Через полчаса мы уже знали, что это — столичный журналист (он назвал свою фамилию), что в нашем городе он оказался проездом и вот — отправил чемодан домой с оказией, а сам прыгнул в первый попавшийся эшелон, чтобы поскорее добраться до фронта.
— Стал бы я еще раздумывать, — говорил он, возбужденно улыбаясь и ероша седоватые волосы, — а потом догоняй! Нет уж, извините, плохой бы я был газетчик…
Он все время находился в движении — потирал руки, ходил, ударяясь об нары, а на первой же остановке высунулся наружу и крикнул:
— На Берлин! Ура!
Потом он присаживался то к одному, то к другому, расспрашивал, ерошил волосы, сетовал на медленный ход эшелона.
— Черт забодай, — огорченно бормотал он, потирая руки, — ведь пока доберемся…
Вечером он примостился на полу, сунув под голову чей-то мешок, и уснул как младенец, подложив ладонь под щеку. Наутро он с полной серьезностью уверял, что если будем и дальше так ползти, то поспеем как раз к шапочному разбору. Он рисовал неоспоримо ясный план, согласно которому все должно закончиться в ближайшие дни. В общем, он вселял в нас бодрость, и мы охотно кормили его домашними котлетами и пирогами с вишней и орали вместе с ним: «На Берлин!», высовываясь наружу на станциях.
А во Львове черный дым стлался по железнодорожным путям, и не помню, как добрался до Щереца, где старшина выдал мне обмундирование. Я переодевался в пустом дворе казармы, когда высоко в небе показался наш «ТБ», тяжелый бомбардировщик, а за ним гнался немец, «мессер», и догнал без труда, и легко, будто играючи, нырнул, опрокинулся навзничь и пропорол нашему брюхо.
«ТБ» задымил и стал падать, оттуда вывалилось три комочка, но лишь над одним вспыхнул парашют; старшина помчался туда в полуторке, я успел вскочить на подножку.
Парашют белел среди поля. Летчик-майор сидел на земле, раскачиваясь и сжав ладонями бритую голову: его лицо было мокро, говорить он не мог, все повторял: «Листовки… будь они прокляты…» Оказалось, он летел к немцам с листовками, ему было нестерпимо обидно, что так ни за грош сбили его на первом же вылете.
Штурмана прошило в кабине, а у стрелка-радиста и бортмеханика парашюты не раскрылись. Может быть, их настигла на выходе пулеметная очередь. Мы похоронили их и выехали на передовую, в полк.
Что же еще? Назавтра стою у дороги, ведущей из Львова в Тернополь. Бог знает что катится по этой узкой асфальтовой полосе — танки, грузовики, велосипеды, пехота, извозчичьи фиакры с хрустальными фонарями… Пыль, жара, рев моторов, крики «воздух!», удары бомб…
