Концовка – чрезвычайно важный, если не важнейший, компонент литературного произведения. Известно, что от нее зависит общее восприятие текста: в психологии доказано, что лучше запоминается первое и последнее.
Вся повествуемая история приобретает смысл только в связи с концовкой. В ней расставляются смысловые акценты; если этого не хочет делать автор, то это приходится делать самому читателю, даже в случае открытого финала. Концовка важна и в лирике, где она может быть не событийной, но ритмически и семантически «ударной». Так, в финале японских хокку и танки ценится неожиданный поворот в рефлексии лирического героя. Большое значение имеют две последние строчки в шекспировских сонетах.
Диететические концовки, конечно же, носят несколько другой характер. Здесь финал – семантико-структурный компонент произведения, который венчает собой цепь событий. Повествовательные концовки одновременно более разнообразны и типичны, повторяемы, интертекстуальны. К ним применимо понятие мотива в его узком значении, а следовательно, они связаны с мировым собранием мифологических, фольклорных и собственно литературных инвариантов.
Танатологический финал является, безусловно, одной из самых распространенных концовок литературного текста. Существуют свидетельства о рефлексии писателей по этому поводу: «Чехов впоследствии говорил, что все вещи обычно кончаются тем, что человек или умер, или уехал» [Шкловский 1981: 18][60]; «В чисто читательском восприятии Н. А. Тэффи “изумительных рассказов” из сборника “Темные аллеи” присутствует замечание “тургеневский конец”: “Подходя к концу рассказа, я думала: “Куда Бунин ее денет?” Но таким героиням заранее предначертан тургеневский конец. И в этих рассказах, чем проще они ведутся, чем циничнее – тем страшнее и трагичнее” (письмо от 1944 г.)» [Марченко 1995: 11–12][61]. Таким образом, танатологический финал считается писателями «обычным», «заранее предначертанным». Он изоморфен жизни человека и характерен для литературы, ориентирующейся на коммуникативную стратегию жизнеописания (см. [Тюпа 20016: 14]).
Вместе с тем, согласно В. Шкловскому и Ю. Лотману, история словесности представляет собой историю «борьбы с “концами”» [Шкловский 1981: 108; Лотман Ю. 1994: 419]. Понятие конца приобрело доминирующий характер при переходе от циклической модели сознания к линейной, однако и при линейном построении культуры можно заметить признаки этой «борьбы». В. Шкловский, рассуждая о классической литературе, пишет о том, что в ней «концы как бы размыты», что писатели осознают ограниченность «традиционной» развязки: «Лев Николаевич (Толстой) говорил, что традиционная развязка отнимает смысл у процесса завязки. Он жалел, что произведения кончаются смертью, но указывал нам, что смерть одного героя переносит интерес на других героев» [Шкловский 1981: 107, 109]. По мнению Ю. Лотмана, А. Пушкин, создавая роман «Евгений Онегин», демонстративно лишенный конца, «совершает смелый эксперимент, внося в поэзию недискретность жизни» [Лотман Ю. 1994: 418].
