Ю. Лотман не доказывает свой тезис через рассказ о множестве произведений, заканчивающихся смертью. Для него это было бы тавтологией. Как семиолог, он знает, что существование системы ярче всего показывают исключения из нее. Поэтому примеры Ю. Лотмана – произведения, демонстративно отказывающиеся от концовки: «Евгений Онегин» А. Пушкина и «Василий Теркин» А. Твардовского.
Ученый показывает актуальность проблемы смерти-концовки для всей истории культуры, которая представляется ему поэтапной «борьбой с “концами”». Первый этап – «циклическая модель, господствующая в мифологическом и фольклорном сознании». Второй – переход к историческому мышлению, которому соответствует линейное построение культуры, где «понятие конца приобрело доминирующий характер». На втором этапе «борьба с “концами”» – это религиозное сознание, путь преодоления смерти «смертью смерть поправ». «Основа примирения со смертью, – пишет Ю. Лотман о другом решении проблемы, – ее естественность и независимость от воли человека. Неизбежность смерти, ее связь с представлениями о старости и болезнях позволяют включить ее в неоценочную сферу». Но этот вариант невозможен для культуры как семиотической системы, потому что тогда и смерть, и жизнь перестанут обладать смыслом: «Сложность создаваемых при этом значений заключается в том, что для того, чтобы сделать эту ситуацию (умирания. – Р. К.) способной обладать смыслом, она должна восприниматься как противоречащая естественному (т. е. нейтральному) порядку вещей» [Лотман Ю. 1994: 419–420].
Ю. Лотман сопоставляет финал произведения со смертью человека. Как жизнь человека может быть адекватно осмыслена только после его смерти, так текст может быть адекватно понят только после прочтения его последних строк. Этот своеобразный изоморфизм, безусловно поддерживаемый самими писателями, часто реализуется в буквальном смысле: произведение заканчивается гибелью персонажа.
Подтвердив примерами семиозис умирания, Ю. Лотман отмечает (вслед за М. Вовелем) становление изображения смерти как одного из универсальных языков культуры. В этом случае исходное содержание превращается в формальность, и, например, «литературное произведение, вводя в сюжетный план тему смерти, фактически должно при этом подвергнуть ее отрицанию» [Там же: 422]. Действительно, абсолютность смерти в жизни сменяется относительностью ее изображения на сцене.
В статье также ставится проблема замены непосредственного переживания «реальностью анализа». Ю. Лотман отмечает в искусстве и в исторической науке существование разных потенциальных траекторий. Эти траектории неосуществленных действий возможны до события, в частности смерти, и сливаются в одну после него. Подобным образом выглядит позиция автора, сочиняющего произведение, и историка, рассказывающего историю с точки зрения ее участника.
