Я не желал им смерти, тятенька, но весь напрягся, как струна. Я хотел, чтобы они жили, вернулись домой (даже Казимир), хотел, чтобы они скакали верхом, крестили деток, рубили дрова или ставили зимой силки на зверей, чтобы занимались чем им хочется долго-долго. Они же, в сущности, не были плохими людьми. Разве их вина, что встретили меня, что я попался им на пути. Я не желал им смерти, дедонька. Не хотел, чтобы смерть их пала тенью на мою любовь к маленькой моей шалунье.
– Ты зарезал их на этом самом месте, Мейжис, деточка.
Не-е-ет, дедушка. Во мне проснулся прежний Мейжис, но я говорю – я не желал им смерти. Потому я сказал лишь:
«Ладно, пойдемте».
До Ковна было уже рукой подать. Я надеялся, что если не спущу с них глаз, они ничего не успеют сделать, не успеют сбежать.
«Свяжи ему руки, Лашук».
Они боялись, тятенька. Когда я застал их врасплох за будто бы мирной беседой, они очень испугались. И сейчас Лашукас, схватив веревку, начал поспешно связывать Казимиру руки. Еще недавно он нахально предлагал мне побороться, но тут его смелость куда-то исчезла.
– Да, Мейжис. Признаться, порой и мне становится неуютно, и я начинаю тебя бояться.
Черный Казимир сказал:
«Может, не надо вязать меня, Мейжис? Я ведь и так не сбегу».
Он молил меня. Голос у него был очень уж неуверенным. Точно – сговорились с Лашуком, а теперь их козни пошли прахом. Вовремя я заметил.
«Свяжи ему руки покрепче», – оборвал я его.
Наконец Лашукас связал ему руки, и мы начали спускаться с горы. Все трое мы были крайне взвинчены. Я не спускал глаз с тех двоих, следил за каждым их движением, а они за каждым моим, хотя прямо на меня смотреть не осмеливались. Все трое мы чувствовали, что далеко так не уйдем, надо на чем-нибудь порешить. Первым попытался Лашукас:
«Давай, что ли, заглянем в корчму Соломенки, Мейжис? Закусим, опрокинем по ковшику. Ковш пива всем нам не помешал бы».
«Нет, – ответил я. – Пойдем прямо к парому».
Внизу, дедушка, уже виднелись и село Шяудине, и шинок, и паром через Нявежис.
«Дай мне письмецо, Лашук, – произнес я. – Давай я понесу это письмо, и все будет хорошо. Сможем даже заглянуть к Соломенке на ковш пива».
Лашукас остановился, и они с Казимиром снова переглянулись.
«Нет, Мейжис, – сказал он. – Не могу тебе его дать».
И вот тут-то, отец, и случилась с нами беда. Меня осенило: письмо. Если оно окажется у меня, все будет хорошо. Я женюсь на своей девочке, и мы с ней будем танцевать когда только душеньке угодно. Ах, дедушка, как я люблю танцевать, и ни разу-то мы с ней не танцевали, с малюткой Региной. Воображаю, как она извивалась бы в танце, ну чисто змейка.
