– Я понимаю, деточка, как у тебя сердчишко ноет. Сам я никогда об этом не думал, но нынче грущу вместе с тобой.
С течением времени я все яснее видел, к чему приведут меня эти размышления о печали, все стояло передо мной как зарница, и я начал готовиться к новому повороту судьбы. Трудно даже описать, как я жаждал остаться один, хотел, чтобы меня забыли, не замечали меня. Я уже встал на путь греха, на путь порока. А она, Регинушка эта, стесняла меня. Может, чувствовала какие-то великие, назревающие во мне перемены и не хотела меня потерять – преследовала она меня тогда отчаянно, как-то уж очень настырно. Тогда она уже любила меня.
«Что бы ты делал, Косматик, если бы меня не было?» – спросит, бывало.
Я пожимал плечами и, не желая ее обидеть, отвечал:
«Куда ж ты денешься».
«Многие хотят меня. Тебе было бы больно, если бы это случилось?»
Я мотал головой, и она знала, что мне было бы все равно. Но не хотела в это верить.
«Ах, Косматик, – шептала она, глядя прямо в глаза мне, – они подкарауливают меня вечерами, они трясутся, словно чем-то больны и у них жар, они обнимают, лобзают меня… они молят, чтобы я впустила их ночью, и нашептывают всякие ласковые словечки. Они сулят мне все, чего ни пожелаю».
«Ну а ты?» – говорю я, потому что надо же что-то сказать.
«Мне их жалко, Косматик, – говорит она. – Они такие слабые, хилые, слабосильные какие-то. Я улыбаюсь и позволяю им делать, что только они захотят. Но им нужно что-то большее. Они хотят, чтобы я их любила. А я люблю тебя, мой Косматик».
И вот клянусь тебе, дедунечка, я знал, что она не лжет. Радуясь, что хотя бы на минутку она оставила меня одного, я не раз замечал парней, подкарауливающих Регину в вечерних сумерках где-нибудь среди деревьев. Пару раз, ненароком, я заставал ее с кем-нибудь свившимися в клубок в высокой траве. Ей и впрямь было их жалко, и она позволяла ласкать себя, желая обрадовать, чтобы они обрели уверенность, силу, чтобы стали настоящими мужчинами.
– И ни разу, Мейжис, ни единого разу ничто не дрогнуло в тебе? У тебя никогда не появлялось желание оказаться на их месте?
Никогда, тятенька. Даже мысли такой не было.
– Не по-доброму ты себя вел, Мейжис, сыночек ты мой беспутный.
Вполне возможно, отченька. Хотя я и не совсем в этом уверен. Почему я должен им мешать? Разве они хуже меня? В конце концов, ее любовь ко мне от этого не уменьшилась. Она любила меня, а не их! Разве не это главное, как тебе кажется? Разве я мог подойти и сказать: эй, вы, не смейте ее любить, не смейте видеть ее во сне и мечтать о ней? Будто я неправду говорю, тятенька?
