Едва они нас свели туда, всю нашу пеструю лихую грязную шайку, я тут же отделился от остальных. Все сразу же разлеглись или уселись на полу (лошадей здесь давно не держали, потому не было ни сена, ни соломы, ни навоза, лишь запах пыли да голубиный помет. Голуби свивали себе гнезда и изредка всплескивали крыльями, перелетая с одной балки на другую). Большинство разбойников молчали, лишь кто-то возьмет да выругается, потирая избитые места.
A я, батюшка, я совсем иначе себя вел. Что-то со мной случилось. До тех пор меня никому ни разу не удалось поймать, и я просто взбесился. Приятели мои равнодушно глядели, как я, едва очутившись на конюшне, начал рычать и быстро лазать по стенам и стропилам, ища прореху, через которую можно было бы вылезти наружу. Посмотрев на остальных, можно было подумать, что они даже довольны, что все это позади – набеги, прятки, перебеги с места на место, – такие они были выдохшиеся и прибитые: уверены, что все уже, конец. А я – нет. Бормоча что-то себе под нос, я рыскал по всему пространству конюшни, ползал по полу, карабкался под потолок, не в состоянии успокоиться, не желая поверить, что я в неволе, в заточении, под замком. Разбойники устали уже на меня смотреть, а я все трепетал, как рыбешка, казалось, не могу остановиться, даже если очень захочу, внутри меня должна была раскрутиться какая-то пружина, но все никак не раскручивалась. Не находя ни малейшей лазейки, батюшка, я будто ослеп, начал биться всем телом о стены, я просто не видел их: иду, иду, брякнусь о каменную кладку, или бревно, или кормушку, вовсе их не замечая, падаю на землю, встаю, бреду в обратную сторону, если попадется человек, лезу на человека, снова падаю, встаю и снова иду. Люди нехотя отходили в сторону, уступая мне дорогу, потому как страшен я был в таком виде, опять же что поделаешь: пускай его идет, пропустим, от беды подальше. Быть может, пружина у меня внутри так бы никогда и не раскрутилась, пока я не свалился без дыхания, этаким сломанным устройством, испорченной куклой, загнанным зверем. Да только вскоре, батюшка, показались солдаты с железными оковами и всех поставили в колодки, чтоб не сбежали, когда придется вести на допросы. Когда меня вязали, я не противился, казалось, даже не вижу солдат, не понимаю, что происходит, только озираю потолок, словно прикидывая, куда бы мне вылететь, если уж ногами выйти невозможно. И все бормочу, бормочу что-то, сам не ведая что, изредка рыча.
