Сгустки то ли тумана, то ли дыма сплетались с фиолетовыми тенями. Вокруг отряда носились собаки, вздымая тучи пыли, и лаяли до хрипоты. Люди же хранили молчание, потрясенные величием зрелища и притихшие в ожидании новых знакомств. Некоторые оробели. Юный Гарри Робартс дрожал в холодном поту, Тернер, трезвый уже пару дней как, боялся, что в столь уязвимом состоянии не переживет тягот общения. Даже Пэлфримен понял, что как следует помолиться на ночь не выйдет и за это придется поплатиться успехами на пути, где любой успех иллюзорен. Поэтому он слегка подотстал, стараясь по возможности избегать своих компаньонов.
К ним вышла женщина в сером платье и белом фартуке, с маленькой девочкой за руку, и проговорила очень торжественно и в то же время радушно:
– Рады приветствовать вас в Рейн-Тауэрс, мистер Фосс! – Смутившись, она с улыбкой добавила: – И всех остальных тоже, конечно!
Сандерсон спрыгнул с лошади и обнял жену. От ласки эта женщина неопределенных лет заметно приободрилась. Хозяин крикнул, и из-под ивы вышли два конюха, чтобы забрать лошадей.
– Спускайтесь, Фосс, о них позаботятся, – объявил Сандерсон. – Неужели вам настолько полюбилось седло? Пойдемте-ка в дом, устроим вас поудобнее.
Фосс кивнул, однако с места не сдвинулся. Он задумчиво сидел на лошади, сжав губы. Змей проскользнул даже в этот райский уголок, понял Фрэнк Лемезурье и тяжко вздохнул.
Все словно ждали чего-то.
– Ни к чему настолько вас обременять, мистер Сандерсон, – проговорил немец, разомкнув губы. – Мне было бы крайне неловко предположить, что столь многочисленная компания вторгнется под ваш кров. Я предпочел бы разбить лагерь где-нибудь по соседству, воспользовавшись нашими собственными спальными принадлежностями, и развести костер.
Миссис Сандерсон обернулась к мужу, который заметно побледнел.
– Мне как-то и в голову не пришло, – сказал он.
Зато это весьма кстати пришло в голову немцу, и в его взгляде полыхнула горькая радость. Последние фрагменты впечатляющего вида исчезали в сумерках, красота прибытия в долину обретала трагические нотки. Напрасно поддавшись чувственным восторгам, он должен заплатить за это страданием.
Те, для кого подобное самоуничижение осталось загадкой, застонали и заерзали в седлах. Те, кто знал Фосса чуть лучше, промолчали.
– Ведь я уже всем постелила! – возразила сбитая с толку хозяйка.
Челюсти Фосса сжались от боли, которую он причиняет другим и, что еще ощутимее, самому себе.
