Постепенно им открывалась вечность, а личные надежды и страхи утрачивали всякий смысл. По утрам люди просыпались и вскакивали, ощущая покорное почтение к окружающим ландшафтам. Роса пропитывала травы насквозь. Пауки сшивали кусты воедино. Последние звезды, наводящие нестерпимое уныние, не желали гаснуть и держались за белое небо до конца.
После завтрака, как обычно, состоявшего из солонины или свежей убоины и чая, приготовленного из мутной воды, нацеженной со дна пересохших источников или из бурдюков, Фосс при содействии Джадда снимал показания приборов и пытался определить местонахождение. Джадд извлекал из чехлов эти трепетные устройства из стекла, металла и ртути. Джадд был их хранителем, в то время как Фосс смотрел на страсть своего подчиненного со снисходительностью высшего существа. Сам он сиживал с большим блокнотом на коленях, покрывая страницы изящными буквами и цифрами, записывая черными чернилами легенду. Иногда по его волосам топали столь же черные и изящные пауки, насытившиеся росой, и ему приходилось их стряхивать. Посягательства насекомых немец воспринимал как личное оскорбление. Тем временем воздух утрачивал аромат росы и снова начинал пахнуть пылью. Люди закрепляли подпруги и чертыхались сквозь зубы. По мере того как солнце поднималось все выше, кожа на их черепах натягивалась. Иные морщились и отводили взгляды от сверкающих приборов, с помощью которых Фосс и Джадд прокладывали маршрут вопреки воле Провидения. Впрочем, скептики продолжали путь, потому что были преисполнены решимости и потому что их души и тела уже прониклись этим ритуалом движения к цели.
Они все глубже погружались в страну, постепенно овладевавшую ими, и с удивлением оглядывались на свою прошлую жизнь, в которой они напивались, возлежали с женщинами под сенью деревьев, подумывали отдать Богу душу или вонзали нож в Его образ и подобие – в другого человека. Как-то раз Фосс поднял взгляд от путевого журнала и понял, что на следующий день будет Рождество. Следуя инстинкту самосохранения, он не стал говорить никому, и люди, полагавшиеся на его суждения и расчеты, едва не проехали мимо.
Пэлфримен тоже знал, но поскольку не был человеком действия, скорее, наблюдателем или даже житейским страдальцем, то решил подождать и посмотреть, что будет.
Если в случае с Фоссом сработал инстинкт самосохранения, велевший ему избегать Рождества, то в случае с Джаддом речь шла о желании самоутвердиться, и он вспомнил. После смерти от кнута и железа он временами страстно жаждал возродиться к новой жизни и теперь преисполнился надежд. Возможно, в лоне семьи ему это так и не удалось потому, что мешали глаза, отчасти видевшие его страдания. Другое дело – товарищи по экспедиции и даже сам немец, которые воспринимали Джадда как человека из камня. При благоприятных обстоятельствах он сумел бы раскрыться и явить свои потаенные таланты.
