Глядя на неумело спланированный, но так или иначе красивый дом, чья материальная структура постепенно исчезала, чьи окна расцветали размытыми оранжевыми всполохами, он вспоминал локти молодой женщины, когда она сидела за фортепьяно и играла какой-то невзрачный ноктюрн. Причем без всякого выражения, как деревянная. При всей грации и внешнем самообладании, холодных губах и теплом взгляде, изящно вылепленных ушах, которые вдруг увиделись ему во всех подробностях, до малейшего прозрачного изгиба, главное ее достоинство заключалось в своенравной невинности. Вероятно, сама она ничуть не осознавала того, что открылось ему сейчас. В том мрачном саду она и впрямь была как деревянная – некрасивая, сильная женщина, и благодаря несуразной невинности слова ее ранили глубоко и, как Фосс того страшился или наоборот страстно желал, вполне могли бы нанести coup de grace[10].
Он продолжал думать о молодой женщине, стоя на берегу реки, и где-то в сумерках мерцали ее деревянные локти. Потом, поскольку время было позднее и он устал, немец взобрался на склон и пошел к дому.
Позже той ночью Фосс разыскал в саквояже бумагу и ящичек с письменными принадлежностями, уселся за удобный столик, накрытый скатертью, которую миссис Сандерсон соткала своими руками, придвинул пару свечей и начал писать тем из своих покровителей, каковые настоятельно просили оповещать их обо всех его перемещениях. Им хотелось получать написанные высокопарным слогом послания, а Фосса это ничуть не затрудняло.
Покончив с отчетами, он тут же снова взялся за перо и принялся писать в довольно необычной манере, каковую любой сторонний наблюдатель нашел бы престранной, поскольку она одновременно сочетала в себе целеустремленность и поразительное отсутствие самоконтроля.
На чистом листе бумаги Фосс, ни на минуту не задумавшись, написал следующее:
«Рейн-Тауэрс, октябрь 1845.
Дорогая мисс Тревельян!
На данном этапе подобное письмо вас наверняка удивит, однако воспоминания о встречах с вами вкупе с безмятежной красотой местности, где мы провели несколько беззаботных дней, предаваясь отдыху под кровом чрезвычайно заботливых хозяев, подвигли меня взяться за перо и объединить мысли и чувства, которые, как мне кажется, давно присутствовали в моем сознании в виде разрозненных фрагментов. Знайте же, несмотря на многочисленные и важные приготовления к моей великой экспедиции, а также множество сопутствующих обстоятельств путешествия, я никогда не забывал о вашем дружеском участии и искренней заинтересованности в нашем благополучии и чрезвычайно ценил нашу связь, какой бы хрупкой и незначительной она не представлялась на первый взгляд в свете жизненного плана, уготованного судьбой каждому из нас.
