Фосс выслушивал тайны и поспешно запирал на замок, как по причине их ценности, так и в силу отвращения, которое питал к грехам этого сброда. Однако то же отвращение заставляло его поощрять членов своей экспедиции к дальнейшим излияниям.
Впрочем, кое-кто откровенничать не стал. Фрэнк Лемезурье. Немец внезапно осознал, что с прибытия в Рейн-Тауэрс они почти не виделись, и при случае даже заговорил об этом.
– То, как вы проводите время, Фрэнк, для меня загадка, – заметил он и улыбнулся.
Молодой человек смутился.
– Да как вам сказать… Чем бы я ни занимался, скрывать мне нечего.
Разумеется, ему было что скрывать.
– Шучу, – ласково отозвался немец. – Сейчас самое время для отдыха. Вы имеете полное право.
При этом он проницательно посмотрел на молодого человека, и вскоре тот вышел.
Уже в самый вечер прибытия, после того как природа предстала ему во всем великолепии, о существовании которого он прежде и не подозревал, Фрэнк Лемезурье начал меняться. Закатное солнце сгладило острые углы. Впрочем, тьма не пала, скорее брызнула на ждущие ночи холмы и запульсировала, словно кровь по жилам молодого человека. Ей противился лишь замечательный дом Сандерсонов. Позже Лемезурье вышел, чтобы посмотреть на светящиеся окна. Благодаря его одиночеству довольно скромный свет выглядел трогательным и желанным. Дни начали обретать смысл. Травы замирали и шелестели. Дитя прижалось к нему щекой. Солнце, величественное и властное, показалось простым кругом, в который можно вступить, если ты готов ослепнуть и сгореть дотла.
В конечном итоге, как-то раз Лемезурье вбежал в прохладную, тихую комнату, где поселился на время их пребывания, и стал искать в своих вещах старый дневник, который давно забросил из-за ничтожности происходивших в его жизни событий, потом ненадолго замер, держа блокнот в дерзновенных руках. И тогда он начал писать.
Все непрожитое постепенно переносилось на бумагу. Злоключения приняли форму, обратившись в цветы, горы и слова любви, которую ему прежде не доводилось выражать и которой, именно по этой причине, была свойственна истинность, присущая невинности. Закончив стихотворение, Фрэнк почувствовал, что оно жжет бумагу. Наконец-то он смог! Хотя молодой человек стал намного сильнее, он убрал дневник подальше, страшась, что его могут обвинить в слабости. Иногда он перечитывал свои записи, и даже если часть из них отмирала, сразу возникали новые пути к свету. Все постоянно менялось, как и мир явлений, из которого к нему пришли стихи. Впрочем, структура оставалась неизменной.
