Мнѣ стало скучно въ этой католической гробницѣ. Я вышелъ на паперть, и блескъ южнаго солнца ослѣпилъ меня еще ярче прежняго, и я почувствовалъ себя въ центрѣ жгучей, кипящей и прекрасной жизни.
У ногъ моихъ разстилался огромный южный городъ, застроенный высокими домами и прорѣзанный извилистыми улицами. Цѣлый лѣсъ мачтъ поднимался надъ пристанью, и море блистало вдали, слегка взволнованное поднимавшимся, вѣтромъ.
И вдругъ я ощутилъ то странное чувство, которымъ человѣческая масса привлекаетъ къ себѣ одинокое человѣческое сердце съ такою же силой, какъ магнитная гора привлекаетъ небольшую желѣзную иглу. Мое недавнее человѣконенавистничество исчезло безслѣдно, и мнѣ захотѣлось окунуться на самое дно человѣчества, погрузиться съ головой въ волны его страстей, увидѣть лицомъ къ лицу всю сложность пороковъ, прикасаться къ нимъ плечами и, быть можетъ, пройдя мимо, унести съ собой частицу стихійной жажды бытія, которою человѣческая толпа насквозь трепещетъ и дышитъ.
Я спустился на подъемной машинѣ и пошелъ внизъ по Канебьерѣ, главной марсельской улицѣ, сплошь уставленной лавками и ресторанами.
«Если бы въ Парижѣ была Канебьера, онъ былъ бы маленькій Марсель!» говорятъ марсельцы, но въ сравненіи съ Парижемъ на главной марсельской артеріи было слишкомъ много пыли и слишкомъ мало зелени. Прохожихъ было довольно, но все это были приказчики, лавочники и мелкіе чиновники того тускло-культурнаго типа, который повсюду одинъ и тотъ же, отъ Камчатки до мыса Доброй Надежды.
Пройдя по Канебьерѣ до конца, я свернулъ влѣво къ старой пристани. Она окаймила съ трехъ сторонъ бассейнъ грязной воды, наполненный сотнями судовъ, деревянныхъ и неуклюжихъ, лежавшихъ другъ возлѣ друга, какъ черепахи, грѣющіяся на солнцѣ.
Здѣсь было очень шумно и людно. Вереницы огромныхъ телѣгъ, высоко нагруженныхъ мѣшками и ящиками, тянулись двумя длинными потоками отъ пристани къ вокзалу и отъ вокзала къ пристани. Возчики, ободранные и полураздѣтые, въ огромныхъ кожаныхъ лаптяхъ и красныхъ фригійскихъ шапкахъ, переругивались при встрѣчахъ, жестикулируя съ непостижимою живостью. Впрочемъ, трудно было сказать съ увѣренностью, ругаются ли они или мирно переговариваются по своимъ дѣламъ.
На самой дорогѣ мальчишки играли въ камешки, женщины съ растрепанными волосами и грязнымъ лицомъ тутъ же на улицѣ чинили бѣлье, вязали сѣти или кормили грудью младенцевъ. Изъ простонародныхъ ресторановъ пахло оливковымъ масломъ и пресловутой bouillabaise, рыбной ухой съ чеснокомъ и шафраномъ, составляющей національное блюдо южной Франціи. Отъ всего Марселя пахло чѣмъ-то острымъ и зловоннымъ, и отравленное дыханіе средиземнаго города ударило мнѣ въ лицо вмѣстѣ съ рѣзкими крыльями начинавшагося мистраля.
