— У тебя хороший аппетит.
— Уга… ага… ой…
Она застеснялась, потупилась, уронила ложку и нырнула за ней под скатерть.
Даль, слегка подсмеиваясь, терпеливо пережидал телодвижения Суок и с обедом не торопил. И только когда она отвалилась, зевая, прикрывая тощей ладонью рот, подал руку, сложенную баранкой, и отодвинул стул.
— Взгляни-ка, — отложил плащ, не открывая кукле лица.
— Ой, это мне? — Олекса сложила лапки. — Корабельщик, спасибо-спасибо!
— Видимо, тебе, — Крапивин откинул подол синего бархата, обнажая метку с вышитым именем. — Ты же Суок?
— Это мое фамилие, — серьезно ответила девочка, порываясь сгрести куклу в охапку. Но Даль не позволил.
— А почему ты решила, что тебе?
— Дак он обещал, барич.
— Какой барич?
Олекса снова застеснялась, прикрылась передником, выставляя лукавые глаза.
— Ну, такой барич. Письменник. Ласковый.
— А имя у барича есть?
— Мартын… Кривец.
Комиссар внутренне вздрогнул: вот это удача! Еще один фигурант из тех, кто, якобы, сгорел с Халецким на маяке. И Кривец связан с этой куклой! Или совпадение? Даль мысленно покрутил головой: совпадений не бывает. Каждый шаг обусловлен.
— И что у тебя с этим баричем было? — спросил он.
Суок степенно, как взрослая, сложила руки на переднике:
— Любовь была.
Даль опустился на ближайший стул, стараясь не смеяться. А Олекса продолжала:
— Им же, пансионерам, тронуть барышень не дозволяется, а я никто, прислуга. Можно пихнуть, ущипнуть, лапать. А он меня нежно трогал… тут вот… и тут, — показала девочка, — защищал. Пообещал куклу огромную и жениться, когда вырастет. Он мне как брат был.
Хорош брат, подумал Даль гневно, трогать грудь и промежность. Надо собрать попечительский совет и уволить мону Мону к лешему за такое.
— Только он сгорел же, — сказала Суок печально. — Или нет?!
— Тебя же Олександрой звать. Почему тут не имя?
— Так они все думали, что Суок — имя. Меня ж на кухне только так и выкликали: Суок да Суок. Олександра — долго.
Она мимо Даля прошмыгнула к плащу и открыла кукле лицо, стала щупать волосы:
— Ой, ну как живая!
А Крапивин крутил в голове биографию Мартына, прикидывая, где и как тот мог проявиться.
Жил пацан сиротой при живом отце. Мать его пропала едва ли не сразу после родов, соседи на этот счет трепали разное, чуть ли не сбежала с гвардейцем. А мальчонка, едва подрос, управлялся и по хозяйству, и в мастерской, и от отца тикал, бывало, потому как тот мог с пьяных глаз и колодкой прибить. Еще бы мать не сбежала: старший Кривец и до свадьбы норову был лютого, и невеста нареченная то синяк платком прикрывала, то кровоподтеки замазывала. Подай сразу официальное прошение — давно бы избывал грехи на каторге, нарезая торф на болотах Ровены, или подальше еще, в Искоростене. Но дура молчала, а увещевания ходящего под карабеллой и соседей Кривцу были, как о стенку горох.
