Я не пошел до конца выгона, так как начиналось болото, повернул назад и замер. Навстречу мне, в белой, длинной, до пят, домотканой сорочке, сливаясь с туманом, двигалась мать. Я узнал ее и пошел быстрее. Всякий раз, когда я ночью шел на выгон или в поле, она шла за мной и всякий раз спрашивала, зачем я это делаю? Для нее этот выгон, этот белый туман были обычными, как сам уклад крестьянской жизни. Они были такими же, как эта луна, в которой она тоже не видела ничего особенного. Для нее особенным было одно — мое поведение. Она протянула мне куртку, пристально вглядываясь в глаза.
— Простудишься!
И все, больше ни слова.
Во дворе меня ждал дед Пивош — муж моей родной по отцу тетки Мани. За всю свою жизнь он из деревни никуда не выезжал, если не считать трех лет службы у Пилсудского под Варшавой. Он приходил рано утром и ждал, когда я встану, приду на кухню и мы с ним выпьем за мой приезд.
— Здорово, дядька!
Мы обнялись и трижды поцеловались.
— Здоров, здоров!
Он поставил на стол бутылку своей собственной продукции.
— Все гонишь? — спросил я.
— Сегодня все гонят. В Федюках нет хаты, чтобы не гнали. Ты попробуй! Свежак!
Чокнулись, выпили, закусили.
— Ну, как там Кремль?
Этот вопрос всегда задавал дед Пивош, когда встречались.
— А чего Кремль? Как стоял, так и стоит. Хозяева меняются, а он стоит,— ответил я,— Как наш сельсовет.
— В селе болтают, что ты их в кино снимаешь? Это правда?
— Кого — их?
— Усатого, Никиту и этого, носатого...
Дед разлил еще по одной.
— Так это же кино! Там артисты!
— Все одно... Ты же видел их?
— За ручку здоровался,— соврал я.
Деду это понравилось.
— Ну, давай!
И он одним махом опрокинул стакан.
— Я тебе так скажу...
Дед Пивош пил и никогда не закусывал.
— Я прожил жизнь, никого из них не знал, не кричал, как все кричали: "Слава Сталину!", "Слава Брежневу!" — я пахал, сеял, пил горелку, баба моя рожала детей, твоих двоюродных братьев...
Он замолчал.
— Ну и что? — допытывался я.
— Кол им в глотку! Век бы их не знать! Ни тебе, ни мне!
Это было мнение народа.
— Никто из них ничего хорошего для меня не сделал! Все сам тянул, как лошадь! Всех в колхоз гнали, а я не пошел! Сибирью угрожали, а я им ... показал! Нате, выкусите!
Это была больная тема для моего дядьки.
— Я — единоличник. Так они меня назвали. Я сам по себе. Они меня со всех сторон обрезали. Сотки земли не дали. А я выжил! Трудом своим выжил! Вот этими пальцами!
Губы у него задрожали, и он заплакал.
— Налогами душили... Тюрьмой угрожали... А я держался... Все ждал, думал, вот-вот они рухнут... Дождался, слава Богу!
