Мы снимали на сцене областного Театра кукол, бывшего драматического губернского театра. Это были самые тяжелые дни в моей жизни. Таких трудных съемок у меня еще не было. Нет легких картин, но эта особенная. В ней не было сложных постановочных сцен, не было больших массовок — все действие было сосредоточено на психологии поведения Сталина, Хрущева, Брежнева и Чапаева. Нужен был особый отбор приспособлений, деталей, и каждый съемочный день ставил новую задачу.
Я поздно ложился и рано вставал. Просыпался ночью и колдовал, просчитывал каждую сцену. Мучился вариантами: как снимать, какую выстраивать мизансцену? И ежедневные репетиции с актерами, уточнение каждой реплики. Должен признаться, что репетиции с Петренко, Ульяновым — одно наслаждение, учитывая наш опыт работы на "Бронепоезд".
Особенно трудными были первые недели, потом все покатилось. Я всегда жду этого момента. Если он не наступает, значит, что-то идет неправильно. Переход к легкости незаметен. Вдруг у тебя появляются крылья, ты начинаешь летать, все легко придумывается, тебя понимают и чувствуют: ты — хозяин площадки, не по долгу, а по сути.
Самым тяжелым был август 1991-го, время ГКЧП...
Утром рано позвонила Галя Петренко.
— Миша, включи телевизор!
— Что случилось?
— Включи...
Я включил — передавали сообщение ТАСС. Переворот в стране! Я понял: "Кооперативу “Политбюро”" — хана! Выбежал из номера, спустился к Петренкам. Они завтракали.
— Нам хана! — сказал я.
— Хана! — подтвердил Алеша.— Останавливать съемки не следует. Будем работать, как работали.
— Нас заложат!
— Кто?
— В каждой группе есть человек из КГБ.
— Это верно...
Петренко встал, заходил из угла в угол.
— Не суетись. Неизвестно, сколько это ГКЧП продержится.
— Горбачева не впускают в Москву!
— Будем работать!
Я спустился к Круковскому, директору картины.
— Звонили из Минска, приказано всем студийным работникам вернуться в распоряжение руководства студии, сказал он.
— Кто звонил?
— Шишкин из парткома...
Круковский налил по сто граммов.
— Какая сучья жизнь! Кому-то все неймется, хочется будоражить бедный народ. Зачем? — спросил он.
Мы помолчали. Я закурил.
— Студия знает, какую картину мы снимаем и про что снимаем,- сказал я. — Знают об этом и в городе. В обкоме КПСС... В КГБ... Надо поменять название. Временно. Не "Кооператив “Политбюро”", а, скажем, "Час пик".
Это было первое название фильма. Рабочее.
Мы продолжали работать. Поглядывали на телевизор с "Лебединым озером" и снимали.
