Воспоминание третье
Люди сбегались, как на диво, и эта бегущая волна захлестнула меня и выбросила у железнодорожной станции Барановичи-Полесские, со всех сторон оцепленной энкавэдистами. Там грузили в теплушки "врагов народа".
Я протиснулся между людьми и увидел перрон, где стояли телеги, лежали вещи: тюки, сундуки, деревянные чемоданы, кожухи, столярные инструменты. Кто-то хотел увезти в Сибирь корову. Она стояла на перроне, как шлагбаум, мешая людям грузиться.
И вдруг по радио зазвучали удары Кремлевских курантов. Все вздрогнули, поняли, что пора прощаться. И началось: крики, плач, слезы, но всего этого не было слышно — заглушали куранты.
Это была сцена из немого фильма. Люди плакали, висли друг у друга на шее, что-то говорили на прощание, но я не слышал их голосов. Я видел только лица: старики, женщины, дети, убитые горем, садились в теплушки и из окон, сквозь проволоку, тянули руки, навсегда прощаясь с родиной. И надо всем этим человеческим горем гудели Кремлевские куранты.
И тут я увидел бабтю. Она шла в окружении двух энкавэдистов. У нее не было вещей. Никто ее не провожал. Она держала в руках икону Божьей Матери и гордо шла на эшафот.
Я закричал: "Ба-ба!.. Ба-ба!.. Ба-а-ба!.."
Я видел, как она повернулась в мою сторону. Я стал расталкивать людей, пытаясь пробраться к перрону, кричал, но гул курантов глушил меня.
"Это я, баба... Это я... я... я..."
Ее гордый, независимый вид наводил страх на солдат. Она не плакала, она шла с Богом! У вагона двое энкавэдистов попытались вырвать из ее рук икону Божьей Матери, но не смогли, только обозлились и силой запихнули бабтю в телятник.
Я (рыдая). Ба-ба! Это я... Это я, ба-а-ба-а... я...
За колючей проволокой появился Лик Божьей Матери. И все! Поезд тронулся. Все смешалось: бой курантов, крики, плач, слезы. Поплыла над головами людей Божья Матерь...
Я обогнул станцию Барановичи-Полесские и побежал рядом с уходящим поездом. Сколько я бежал, столько на меня смотрел Лик Божьей Матери... Но сколько я мог пробежать? Обессилевший, упал на землю, вцепился в нее руками и зашелся в рыданиях... Далеким эхом отдавался бой Кремлевских курантов...
Я стоял в центре Вацлавской площади Праги и не мог сдвинуться с места. Очнулся — ко мне подошел человек в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Долго и пристально смотрел на меня.
— Вам нравится реклама вашего фильма? — спросил он.
— Я первый раз вижу рекламу своего фильма за границей, — ответил я.
