Я слушал её колыбельную, утопая в прохладе тьмы, пока смерть не подкралась к музыканту, запустив свои тощие пальцы в короткие волосы девушки. Она упала на колени. Я смотрел.
Она задыхалась. Я спросил:
– Тебе помочь?
Она печально улыбнулась.
И тогда я понял.
Смерть, только лишь погладив скрипача, протянула свои руки ко мне. Я не пытался вырваться. Мне сжали запястья.
– А. Я понял. Ты ведь акула, верно?
Она ещё раз улыбнулась. Я увидел клыки ещё более ясно. Однако они существовали лишь в моем воображении, как и всё это.
– Верно, ворон. И ты попался.
Я откинул голову, когда мне перерезали горло. Ещё удар – и отлетела голова.
Последнее, что я увидел, – это скрипка.
Просто она лежала на полу напротив моих мёртвых глаз.
Выходит, предсмертная мелодия была для нас обоих.
Девушка рухнула рядом, захлебнувшись в собственной крови.
Она была акулой, но всё же не лгала.
Я умер шестьсот шестьдесят шестой раз. Умирая в шестьсот шестнадцатый, я думал, что не дойду до такого. И пускай я не верил во всю эту ерунду с числом зверя, но для других это значило, что я теперь стану причиной их будущей гибели.
Гибели всего.
III
Поджигатель душ и лезвий
Волк
Когда я вернулся в комнату, попрощавшись с Дрю, холод пробрался сквозь мой джемпер, а за ним и прямо под кожу. По спине пробежали мурашки.
Он стоял у окна и молча глядел на горизонт. Не курил. Просто смотрел.
Я давно перестал удивляться чужим странностям, но всё же люди иногда поражали.
Олеан дрожал в одной футболке. Школьная форма и толстовка валялись возле кровати.
Он уставился в темноту за окном, наслаждаясь пронизывающим холодом.
Возможно, люди любят смотреть в окна вот так вот, потому что, глядя вперёд, туда, в пустоту, где совсем никого нет, ощущаешь это победоносное одиночество. Будто ты один во всем мире. А что у тебя за спиной – не важно. Главное – то, что впереди. В окне.
Я видел, что он плотно сжимает челюсти, чтобы не стучать зубами. И задумался, долго ли он стоит вот так, впуская в нашу комнату мороз.
Волосы Олеана засыпал снег. Ему ведь холодно, но я знал: думает он вовсе не об этом. Ла Бэйл всегда говорил, что ему плевать на это. «Я всё равно не заболею, – говорил он, глядя себе под ноги. – Никогда».
Я почувствовал привкус одиночества, царящий в атмосфере вокруг него. Что-то незримо-болезненное, незнакомое, но вместе с тем невыносимо близкое.
Он всегда зависал так после смерти.
Я вижу его мёртвым, вернее, только что ожившим только второй раз за весь период нашего знакомства.
