– Черт! – пробормотал я, осознавая, что не способен ни к разгадыванию подковерных интриг, ни тем более к неоправданным жестким поступкам, за которые человеку, внутренне мягкому и незлобивому, впоследствии бывает горько и стыдно.
Сдержанный смешок долетел до меня из канцелярии. Приоткрыв дверь, я увидел Сергея Козлова: навалившись животом на разделительный барьер, бывший прокурор что-то нашептывал секретарю-машинистке Гузь. Вздернув к говорящему подбородок, тая улыбку в уголках губ, женщина благосклонно внимала этому шепоту, и ее глаза впервые (по крайней мере, на моей памяти) светились живым теплым светом.
Через несколько дней, сразу после возвращения Даши, меня выписали из больницы, – и, едва появившись дома, я первым делом подсел к телефону. При этом мне менее всего хотелось пообщаться с Ильенко или, того более, с подорванным Саранчуком: один был скрытен и ядовит, другой – любопытен и бесцеремонен, и потому я набрал номер канцелярии: кому-кому, а Надежде Гузь я не собирался что-либо объяснять. Но, по всей видимости, сегодня был не мой день, – и трубку поднял Саранчук.
– О, шеф! – заорал он так громогласно, что ухо у меня тотчас заложило. – Как здоровье? Уже выписались? Когда на службу? Еще две недели? Вы там не горячитесь, глотайте пилюли. У нас все в норме, как в танке. А Надежда в отпуске, гуляет Надежда. Ильенко на происшествии. Любка запила, зараза! А так все зае… (Тут он вставил непечатное словечко.) А вы, говорят, машину раскокали? Говорят, в хлам… Может, вы того… не с лестницы свалились, а на машине?.. Брехня? Кто сказал? Ильенко, кто еще! Они с Германчуком на маслозавод ездили, чтобы посмотреть. Прихватили Мирошника за причинное место, тот, как вьюн, крутился-вертелся, а деваться некуда: сдулся и вас сдал. Жаль машину. Но все это фигня, шеф, главное – здоровье. Ну, пока, пора в суд бежать…
Все у меня внутри похолодело: знают! Да и как в этой большой деревне не узнать?..
От бессилия и злобы я заметался по комнате, отшвырнул стул, свалил с тумбочки телефон и так пнул слетевший с ноги тапок, что тот юркнул под диван и там затаился. Мирошник, скотина! – не забил тревогу, не сообщил. А как он мог сообщить? Позвонить на деревню дедушке – в больницу?..
Немного придя в себя и поразмыслив так и этак, я выковырял тапок из-под дивана и, смиряя в себе разгон неправедных чувств, набрал служебный номер маслозавода.
– А что я мог? – не стал отпираться Мирошник. – Явились, ксивами в лицо тычут. По ходу популярно разъяснили об укрывательстве. Один кричит: я теперь прокурор, другой: я начальник следственного отдела. Показывай, где машину спрятал, иначе сам знаешь…
