Но самогон оказался на удивление пристойным, с привкусом мелиссы, мяты и зверобоя, – или мне показалось, что с привкусом этих трав. Как бы там ни было, я и не заметил, как опорожнил стакан, на четверть наполненный услужливым Савенко.
– Каково? А? А-а-а! – не спуская с меня мутно-возбужденного, но все такого же зоркого и цепкого взгляда, воскликнул он, едва я выпил. – Самогон – золото, а не самогон! Кстати, способствует мужской силе…
Как тут было не выпить еще по одной – за мужскую силу.
И очень скоро, почти сразу после того время сгустилось, пространство утратило прежнюю четкость, мысли и суждения стали вязкими и сочились по капле, как сироп через густой слой ваты. Странное это состояние – эйфории и умирания, когда куда-то рвешься, чего-то жаждешь, во что-то влипаешь, но и гаснешь, теряешь ощущение реальности, времени и места, вянешь, впадаешь в прострацию и снова выныриваешь, впадаешь и снова выныриваешь, чтобы, в который раз вынырнув, вопросить в недоумении: «Что? А? А-а-а!..»
«Кажется, я жутко пьян? – мелькала мысль. – Или еще ничего?..»
И тут Савенко заговорил о чем-то, весьма любопытном, что зацепило и насторожило, – и я в который раз «вынырнул на поверхность» и навострил уши.
Он говорил о Козлове, моем неудачливом предшественнике на посту прокурора района. Что говорил? Что-то путаное, невнятное, плутая языком и запинаясь, но тем не менее интересное для меня весьма.
– А вот Козлов с Кравцом… Вот же, скажу вам, был тандем – прокурор и начальник милиции! Лучший район в области по раскрываемости! А потом побили горшки… А все Миллион, зараза!..
– А? Миллион?..
– Это наш начальник следственного отдела. И фамилия какая-то подлая – Германчук, а все зовут Миллионом. Почему? А черт его знает! Потому! Как по мне – Миллион он и есть Миллион. И какой хитрован, какой лис! Пролез в друзья без мыла – одновременно и к Кравцу, и к Козлову. Но вы подальше от него, держите на расстоянии: как только станет набиваться в друзья – гоните взашей черта кучерявого!
– Он что, кучерявый?
– Лысый, как колено. Маленький, верткий, глазки крохотные, липкие и бегают, как у проститутки. Тьфу, пропасть! Выпьем, Николаевич?
Мы ударили стаканом о стакан, и пока Савенко пил, запрокинув голову и утробно не то булькая, не то глотая, я выплеснул самогон под кровать, но был тотчас пойман с поличным.
– Э, Николаевич, зачем разливать? Разливать не надо, последнее дело – разливать, – крякая и отдуваясь, упрекнул меня ушлый остроглазый майор. – Я вот что, я капну самую малость – и на посошок… А что останется – завтра опохмелитесь. Нет, уже сегодня…
