Сразу за Приозерском машина свернула в лес и заскакала по неровным, накатанным в песчанике колеям. Мимо поплыли огромные дубы, крохотные озерца, замшелые валуны, взгорки и овраги. Я опустил боковое стекло – и к запахам разогретого металла и машинного масла примешались мимолетное дыхание ветерка, сыроватая тяга застойной воды, нежная горечь лесных трав и цветов. Поневоле я задумался, засмотрелся, высунул в окно руку, сорвал с придорожного куста лист, стал вертеть и мять в пальцах. Лист был мясистый, сочный, еще секунду назад живой и трепещущий, теперь же – изорванный и измятый.
– Как и все в жизни, – вздохнул я, выбрасывая зеленую кашицу за окно.
– А? – глянул на меня Мирошник и перевел рычаг раздаточной коробки в нейтральное положение. – Приехали.
Перевалив через взгорок, «Нива» на холостом ходу скатилась в уютную ложбинку, затянутую по скатам кустами молодого орешника и бузины. Здесь было тихо и покойно, только какая-то неведомая пичуга щебетала, перелетая с ветки на ветку. Да еще журчание бегущей воды раздавалось где-то у самых ног; присмотревшись, я разглядел в траве крохотный ручеек, пересекавший ложбинку по неверному, изогнутому руслу.
– Райские кущи! – не удержался от восклицания я. – И беседку кто-то оборудовал. Насиженное местечко…
– Местный лесник постарался, – ухмыльнувшись, пояснил Мирошник, – чтобы с любовницей сюда ездить. Жена у него – не приведи господи! Рука как две мои, зла и ревнива. Однажды застукала муженька в лесничестве и так приголубила – едва того откачали. Вот он – от греха подальше…
Закатав рукава, Мирошник полез в багажник, стал доставать и носить в беседку коробки с бутылками и судками, обвернутыми в полотенца. Смахнул со стола тряпкой сор и сухие листья, расстелил клеенку и выровнял любовно края.
– А вот и гости пожаловали. Пора стол накрывать.
На взгорке показалась и съехала вниз еще одна «Нива», новехонькая, белоснежная, со шторками на окнах и щегольскими, какими-то бровастыми дворниками. И такой же щегольской по виду человек, до синевы выбритый и добротно одетый, вальяжно выбрался с пассажирского сиденья и с видимым удовольствием размял мышцы предплечий. Был человек плотен, круглолиц, сдержан, и чувство собственного достоинства довлело на его выразительном, красиво вылепленном лице.
– Заждались? – крикнул он Мирошнику, а мне подал руку с золотым перстнем-печаткой на безымянном пальце и представился: – Корнилов Борис Аркадьевич. Можно – Борис.
