Пока ехал, разработал новую теорию эволюции. У зла имелась своя собственная метаморфоза разума: акулы и острозубые гадины, слизисто-скользкие ядовитые твари, скрывающиеся в вязком иле, не сдались в постепенном процессе превращения в амфибий, рептилий, птиц и млекопитающих. Единственный качественный скачок перенес зло из воды на сушу. От акулы к насильнику, от угря к грабителю с ножом, от ядовитого слизня – к убийце с дубиной, когда кровожадность зашита уже в самой сердцевине спирали ДНК.
Казалось, что тьма давит на меня со всех сторон, настойчивая, зловонная. Я посильней придавил педаль акселератора, с силой пробиваясь сквозь нее.
Когда я подъехал к жилому комплексу, Майло поджидал меня в дверях.
– Она только что опять начала по новой.
Я услышал это еще до того, как вошел в спальню.
Свет был притушен. Мелоди сидела, выпрямившись на кровати, закостенев всем телом, – глаза широко открыты, но ни на чем не сфокусированы. Бонита сидела рядом с ней. Тоул, в спортивном костюме, стоял с другой стороны.
Девочка всхлипывала, как раненое животное. Подвывала, стонала и раскачивалась взад и вперед. Потом вой стал постепенно набирать силу, как сирена, пока не перешел в истошный визг; ее тоненький голосок рвал тишину в клочья.
– Папка! Папка! Папка!
Волосенки прилипли к лицу, липкие от пота. Бонита попробовала ее обнять, но она стала отбиваться и вырвалась. Мать была беспомощна.
Крики продолжались, казалось, целую вечность, а потом прекратились, и Мелоди опять принялась тихонько подвывать.
– Господи, доктор, – взмолилась Бонита, – она сейчас опять начнет! Сделайте что-нибудь!
Тоул заметил меня.
– Может, доктор Делавэр поможет? – с отвращением процедил он.
– Нет, нет, я не хочу, чтобы он даже близко к ней подходил! Это все из-за него!
Тоул не стал с ней спорить. Я мог поклясться, что он чуть ли не открыто торжествовал.
– Миссис Куинн… – начал было я.
– Нет! Не подходите! Убирайтесь!
Ее вопли опять завели Мелоди, и она снова принялась звать отца.
– Прекрати!
Бонита метнулась к ней, зажала рот. Стала трясти.
Мы с Тоулом двинулись одновременно. Оттащили ее. Он отвел мать в сторону, начал говорить что-то, чтобы ее угомонить.
Я же повернулся к Мелоди. Она тяжело дышала. Зрачки расширились. Я прикоснулся к ней. Она вся сжалась.
– Мелоди, – прошептал я. – Это я, Алекс. Все хорошо. Никто тебя не обидит.
Пока я говорил, она немного остыла. Я продолжал ее убалтывать, зная: то, что я скажу, гораздо менее важно, чем то,
