— Тише, — шикнула проходящая мимо сестра милосердия. — Вы здесь не одни. Не мешайте отдыху пациентов.
Шикнула — и снова испарилась, только послышался едва ощутимый шелест серого платья. Эрен молчал, открывал рот, собираясь начать, давился словами — и они слетали с языка в виде невнятного, затянувшегося кашля. Мешали потемневшие повязки, кажется, вросшие под кожу, мешало простое понимание, насколько неисправимо подобное увечье.
— Нет. Я уничтожил оболочку, но… мы не смогли. Она заточила себя в какую-то капсулу, которую никак не могут вскрыть, и…
Если бы в мире существовала справедливость, то сейчас в голову должна была прилететь молния. Лучше — несколько. Или прицельно рухнуть одна из балок, поддерживающих потолок, и раздавить в лепёшку. Да что угодно, лишь бы перестать смотреть на изуродованные обрубки, лишь бы не продолжать.
— «Мы» не смогли? Может, это ты не смог?
Говорят, на правду обидеться невозможно. Враньё. Справедливые упрёки ранят намного сильнее, чем беспочвенные обвинения. Он-то успел наслушаться и того, и другого.
— Я… я смог преобразиться только… только тогда, когда она тебя схватила. Я испугался, что она убьёт тебя, хотел защитить, но, но…
Слова вылетали торопливо, поспешно, одно за другим. И, кажется, не достигали цели. Армин уставился в потолок, словно не слыша. Или попросту не слушая.
— Ты подвёл меня. Всех нас. Всех их.
Армин не уточнил кого именно — их. Да и не стоило. Эрен старался не смотреть по сторонам, на глухие, полные боли взгляды изувеченных, переломанных людей. Они этого не заслужили. Никто не заслужил. Но разве он сам этого хотел? Разве здесь только его вина?!
Усталый, измученный взгляд.
— Уходи.
— Но…
— Уходи! — громче повторил Армин. Недоброжелательный взгляд очередной женщины в сером — они похожи друг на друга. Как будто сёстры милосердия — такая же бездушная часть госпиталя, как каменная кладка, деревянные балки, пахнущие чем-то неприятным простыни. Как тошнотворный цветочный запах, перебивающий запахи болезни и смерти.
— Я уйду. Но я ещё вернусь, обещаю.
Равнодушие. Остекленевшие, пустые глаза, уставившиеся в одну точку. Если бы не слабо подрагивающие руки, не вздымающаяся грудь, можно было бы подумать, что перед ним — мертвец. Эрен с трудом отвёл взгляд и направился к выходу. Две мысли — всего две.
Армин больше никогда не сможет ходить.
Он больше никогда не сможет смотреть Армину в глаза.
