Но и по голосу Андрей не узнал этого человека.
— Стало быть, из свата Хвиноя холодец сделали? — спросил Федор Евсеев, и нельзя было понять, что прозвучало в его голосе — удивление или злорадство.
Кирей, отмалчиваясь, все оглядывался по сторонам. Потом стал торопить своего соучастника:
— Нечего раскуривать и тары-бары разводить. Поехали!
Гришка Степанов заметил:
— Ты, Кирей, здоровенный, как колокольня, а боязливый. Говорю — нечего бояться: красная власть последний дух выпускает…
Почувствовав, что наступил момент заявить о себе от имени советской власти, Андрей выскочил на пустошь и закричал:
— Кто сказал, что красные дух выпускают? Гады! Брешете! Советская власть живая и здоровая! — И, приложив винтовку к плечу, выстрелил раз и другой.
В ночной тишине вербы затрещали так, будто их разодрали сверху донизу. Как и рассчитывал Андрей, пули пролетели над головами четырех собеседников, и их словно ветром сдуло куда-то за амбар. Только салазки черным пятном выделялись на сверкающем снегу.
В разных концах хутора долго и дружно брехали собаки, потом лай их заметно пошел на убыль и вовсе смолк. С минуту стояла глухая тишина, и вот с заречной стороны, из степной заснеженной дали, донесся едва внятный, рассыпающийся перезвон бубенцов. Андрей, сделавший несколько шагов к салазкам, которые ему нужны были как улика, остановился. И тогда из-за амбара Гришка с торжествующим озлоблением крикнул:
— А-а, осекся! Слышишь, громышки гремят? А ну-ка, скажи, какая власть ездит с громышками?
Андрей понимал, что этим вопросом Гришка напоминал ему о слухах, будто по чирским степям разъезжает какая-то банда с бубенцами. Он вправе был подумать, что этот перезвон будет последней музыкой в его жизни. Но немыслимо было показать Гришке затылок.
— Улепетывай, пока не поздно! — продолжал выкрикивать тот. — Красная власть с громышками не ездит! Улепетывай!
— А ведь и в самом деле гремят! С нежностью гремят! — прокричал Федор Евсеев и засмеялся.
Даже Кирей вдруг осмелел, хотя в грубом голосе его отчетливо прозвучала просьба:
— Не упорствуй, Андрей, зазря, дай салазки взять — и домой… А то с громышками подъедут и дадут сею-вею и тебе и нам! Право слово!
— Пошел ты под такую-растакую, кулацкий прихлебатель! — выругался Андрей. — Не будет, чтобы я по вашему расписанию жил!
И те, что прятались за амбаром, услышали, как он закладывал новую обойму, как подавал патрон.
Федор Евсеев и Кирей замолчали. Не унимался только Гришка Степанов:
