На крыльце было тихо. Из левады доносился дрожащий шелест тополей, где-то близко трещали сверчки. В высоком и темном небе зыбились редкие звезды. Хвиной бросил на крыльцо окурок. Брызнули искры, в набежавшем ветерке покружились секунду и погасли.
— Засиделся я, Петрович. Завтра рано с гуртом надо. Пойду.
Разговор с Иваном Петровичем заставил Хвиноя впервые подумать о том, о чем он никогда не думал. Замедляя шаги, он подошел к речке и в нерешительности остановился.
«Не надо так… Слова его пустые, без пользы. Дьявола ими только тешить… И никакого Филиппа не было. Мерещится это от скорби…»
Из куреня Степана донеслась пьяная песня.
— А, «Калинушка-размалинушка»… — усмехнулся Хвиной. — Ванькина любимая. Любила ее и Гапка-покойница. Подтянуть, што ль?
И он запел пьяным, срывающимся голосом:
Не пускай листок по синю морю,
Как по синю морю корабель плывет…
Поздним вечером, в декабре, когда стояли жестокие морозы, Ванька пришел в двухнедельный отпуск. В хату он вошел неожиданно. Хвиной на радостях растерялся, но Наташка не смутилась: заметив на погонах Ванькиной шинели три белые нашивки, удивленно всплеснула руками:
— Гляди, урядника заслужил! Вот анчихристенок! — и засмеялась.
Ванька не мог развязать озябшими пальцами башлык.
— Наташка, что стоишь? Помоги служивому.
Маленькая проворная Наташка рванулась к мужу, в один миг развязала и сняла с него башлык.
Ванька по привычке перекрестился на прадедовскую икону, что висела в темном углу, и поздоровался:
— Здорово живете. Здорово, батя.
— Слава богу, сынок…
Ванька и отец поцеловались, и вдруг совсем неожиданно Хвиной виновато обронил:
— Вот матери, Ванька, нету. Провожала, а встретить не довелось… — И он потер рукой сухие, бесцветные глаза.
— Ничего, батя, не поделаешь. Горевал и я…
— Правда, Ванька, от смерти никто не увильнет.
Поздоровался Ванька и с Наташкой. Уцепилась жена за шею урядника и три раза поцеловала его.
— Могла бы служивому и в ноги поклониться. Муж он, — заметил Хвиной.
— Забыла. В другой раз сделаю как надо, — сказала Наташка, и ее нарумяненные щеки полезли к задорно вздернутому носу.
— А где же Петька? — спросил Ванька.
— Петька — вон. На печь забрался, — ответил Хвиной.
— Тю, а я и не вижу. Здорово, Петро!
— Слава богу.
— Давай поцелуемся.
— Давай.
— Ты, Петька, здоровый стал.
— Только зубы скалить больно умен, — не то серьезно, не то шутя заметила Наташка.
Петька недовольно скривил физиономию и огрызнулся:
— Молчи! Будет тебе на пряники от Ивана. Всех ухажеров по пальцам могу посчитать.
