– Я пошутила, ты что! – легко и прохладно сказала она, скинула узкие туфельки, села на диван в позу лотоса и принялась массировать пальцы своих невероятно прекрасных ног.
Вахрамеев сел рядом на ковер, погладил ее стопу, прижал к своему лицу, поцеловал, пощекотал усами и вдруг почувствовал, что делает это скорее по обязанности.
– Я не боюсь щекотки, – сказала Тата Трофимова – Я не ревнивая.
«Даже интересно, что с нами будет через четыре года», – подумал Вахрамеев.
на дальней станции сойду
ПИСЬМО
Конверт был со штампом города Кирова. Она в Вятке? Как, почему? Нет, это был Киров Калужской области.
Алеша вошел в комнату, сел за стол, положил письмо перед собой, сдвинув в сторону чашку и немытую тарелку. Вскочил, заметался по комнате, ища ножницы. Выбежал в кухню, загремел ножами и вилками в ящике кухонного стола. Нашел. Вернулся, снова сел, отпил из чашки холодный сладкий утренний чай и осторожно, по самому краешку, взрезал конверт.
Да, это был ее почерк. Написано синей шариковой ручкой на клетчатом тетрадном листке.
«Пойми меня, – писала она без обращения. – Я вообще-то не хотела подавать о себе любые знаки, потому что ты меня оскорбил и вообще не любил, как я теперь ясно вижу и понимаю. Но я человек, и ты человек, и у тебя, я надеюсь, сохранился кусочек человеческого отношения. Сначала я думала, что ты рад, что я совсем исчезла с твоих горизонтов. Что я вообще сдохла. Но я теперь решила, что ты все-таки должен знать, что я не повесилась, не утопилась, не замерзла на помойке, чего ты мне много раз желал, я помню, это было громко. И ты помнишь! Но знай, что я жива, вполне пока здорова и греха на тебе нет. Прощаю. В двух словах: я права, а ты нет. Я тебя любила, я старалась, чтоб у нас всё было хорошо и нормально, а ты нет. Ты не старался. Ты сидел на зарплате рядового айтишника и сочинял песни все свободное время. Пел сам себе и мне, и все. Глупо. Когда я говорила, что надо пробиваться, хоть в айти, хоть в песнях, ты говорил “дура”. Когда я жаловалась, что у меня нет хорошего белья и новых сапог, ты говорил “обойдешься”. Когда я тебя спрашивала, почему я должна обойтись, ты говорил “ты моя жена”. Когда я спрашивала, а кто ты такой, чтоб я жила при тебе с драными трусами, ты говорил “я твой муж”. Я говорила “мы не расписаны”, ты говорил, что я еще не заслужила. А когда я тебе сказала, что я мало что с высшим образованием, я еще молодая и красивая, и могу рассчитывать на лучшее, ты закричал “проститутка!”, я сказала “извинись”, ты сказал “проститутские у тебя мечты, мордочкой и ножками торговать мечтаешь”, я сказала “всё, я тогда ухожу”, и ты сказал “вали, замерзнешь на помойке”. А ведь я тебя любила, ты был такой добрый, нежный, и так ласково пел свои песни. Я ушла. С мамой у меня плохие отношения, а папа умер, и больше нету никого. Я села на электричку сама не помню на какой вокзал… Сошла на дальней станции и в лес пошла. Потом в одной деревне встретила хорошего человека, и мы теперь живем вместе, хотя он мне не муж в полном смысле, потому что ему сильно за шестьдесят, я точно не знаю, весь седой, борода большая, он пенсионер, мне не говорит, кем раньше был, и по разговору непонятно, то ли учитель, то ли полковник, он и разговаривает мало, да и времени нет болтать: огород. Но живем мы хорошо, не ругаемся. Так что ты знай, что я жива, греха на тебе нет, и ты только не ищи меня, все равно не найдешь. Прощай».
