Но мне не хочется. Я его сначала отодвигаю от себя, потом отталкиваю. Он пристает ко мне все настойчивее. Тогда я его отпихиваю сильнее – и, наконец, шлепаю по плечу. Ему больно. Он бежит к калитке. Калитка тут совсем особая и неприятная – это окно, старое дачное окно (верней, половинка окна), вставленное вместо калитки. Деревянный серый ставень на черных железных петлях – это и есть сама калитка. Стекло – выбито. Но по краям, там, где рама, остались осколки стекла, можно порезаться. Я оттаскиваю Лёню от этой опасной калитки, он вырывается, я дергаю его за руку, даю ему шлепка – и он бежит жаловаться папе. Я боюсь, что папа меня накажет – «обидел маленького».
За всем этим наблюдает моя бабушка Рита.
То ли желая утешить Лёню, то ли жалея меня (чтоб меня папа не наказал), она берет Лёню за руку и ведет к калитке – к той самой, с битыми стеклами. «Лёнечка, мы сейчас пойдем гулять, гулять!» – приговаривает она. Он, слышу я, называет ее «Барита» – то есть «баба Рита» – он ее на самом деле так называл в детстве, и мне об этом рассказывал, и бабушка рассказывала тоже. «Пойдем, Барита, пойдем!»
Вот.
Они, взявшись за руки, пролезают в эту калитку, не задев ни стеклышка, а я – я боюсь порезаться, я прямо под коленками чувствую щекотание от вида этих острых стеклянных лепестков – я обегаю вокруг нашу дачу (нашу не реальную, а во сне приснившуюся дачу) – мельком вижу папу, сидящего за столом, – и выхожу через другую калитку, обычную.
Выхожу на дачную аллейку и вижу: бабушка и Лёня идут вдаль мимо дачных заборов, это край поселка, осталось два-три дома, а дальше – лес, большой и темный. Солнце уже зашло.
Куда они идут? Зачем? Ведь уже стемнело, уже вечер, скоро ночь.
«Что это они задумали? Вдруг они заблудятся, пропадут, погибнут!» – думаю я и хочу их позвать, но вдруг странная холодная мысль – «но ведь это они сами так решили, их ведь никто не заставлял и даже не уговаривал идти поздним вечером в лес, это их идея». И сразу мне становится стыдно от своего равнодушия и цинизма, и я снова хочу крикнуть: «Вернитесь!» – и снова та же насмешливая мысль: «это их собственное желание»…
И вот так много раз. Мучение.
каждый за себя
АБАЖУР И ПРИКАЗ
– Страшное дело самовар. Или абажур. Вообще уют домашний, – вдруг сказал химический король Иван Иванович Н.
Он сказал это одному российскому экономическому журналисту.
Разговор состоялся в известном немецком ресторане, где на гербе бежит лиса, есть такой в Шварцвальде. У Иван Иваныча был дом сравнительно недалеко – «четыре версты в гору», сказал он и махнул рукой куда-то неопределенно влево, где была как раз не гора, а равнина.
