». И простить ему за его последующую доброту так же нельзя, как Елисея — за то, что он пророк и совершал некие добрые дела (Елисея, кстати, Шалев ненавидит вторым после Давида и когда-то уже сказал о нем всё, что думает, в книге «Впервые в Библии», мы Вам дарили). Попутно с этой отсылкой Шалев в своем названии еще и поиграл с любимым ивритом, напомнив о «красивой ошибке» (
штаим дубим)
[3]. Мы не знаем, сохранил бы он это название, не будь у него этого соблазна поиграть. Во всяком случае, чтобы отослать читателя к Елисею, ошибка не нужна — достаточны «медведицы». Тем более что в русском синодальном переводе этой ошибки нет.
Исходя из всего этого, представляется, что по-русски принципиально нужно писать «Две медведицы», а не так, как первоначально сделали мы — «Двое», напирая на ошибку, а не смысл и тем усложняя русскому читателю понимание главного в книге. (Странно, что Шалев, отвечая недавно на наши последние вопросы по тексту, нас специально спросил: можно ли сохранить его игру и в русском языке? Кстати, он заодно сообщил, что в одном из европейских переводов книгу назвали просто «Два медведя» или «Две медведицы», в этом языке нет разницы, в другом — «Две мести», а по-итальянски: «Ружье, и корова, и дерево, и женщина», — что ему, Шалеву, понравилось, а нам — совсем нет.) Так вот, поскольку русский читатель Библию не так знает, как ивритский, и всего слова «Две медведицы» вызовут в его памяти скорее картину Шишкина, а не историю пророка Елисея, мы постепенно склонились назвать перевод длинно и в кавычках цитатой: «…И вышли из лесу две медведицы». Но потом, прочесав книгу в поисках других важных слов, наткнулись на более спокойное «Черный камень». Там в конце Рута говорит: «Мы все как этот черный камень», и эта «чернота» действительно есть в душе каждого из них. Но вот зато — Шалев не любит многозначительных названий (у него они спокойны: «Эсав», «Фонтанелла», «Мальчик и голубь»). Ваше мнение, сударыня? А может — и предложение? Всему будем рады, за всё будем благодарны.
Теперь о самой книге. Ваши ощущения очень, очень во многом совпадают с нашими. Особенно живо вспомнилась мне ужасная минута, когда Алла, в первый раз читая книгу и находясь уже в самом конце, вдруг вбежала в комнату с жутким криком: «Я не буду переводить эту книгу! Я ни за что не буду переводить эту книгу!» И на все мои вопросы «почему?» только дрожала и мычала что-то невразумительное. В эту минуту я ощутил, что всё кончено и эту книгу мы действительно переводить не будем, а никакой другой работы у нас нет. Было несколько тяжелых дней. А потом мы решили, что она прочтет мне ее вслух, и после месяца такого чтения немного успокоились оба и сцену убийства ребенка уже способны были анализировать — и даже переводить, хотя по-прежнему не способны были понять. Мы знали, что Шалев жестокий писатель (вспомнить хотя бы в «Эсаве» сцену, когда Яков буквально насилует свою несчастную Лею, или «Большую женщину», которая живет за счет продажи тела одной из них калеке-каменщику), но «такого злого хулиганства мы не ожидали даже от него».
