…Всё, что отпишу дальше, — не более чем мои ощущения и, уж конечно, не истина в последней инстанции, так что можно принимать или не принимать мои соображения — тем паче что ничего в книге не изменится, даже если в чем-то вы со мной и согласитесь.
Этот роман, конечно, — роман все того же Шалева, со всеми его приемами, приметами, привычками — и в том, что касается выбора темы, героев, сюжета, и в том, что касается выбора мелких деталей, домашних словечек, вырастающих до размеров мифа семейного… Ну, тут никто уже никуда не денется: писатель не может убежать от себя, от своего почерка. Правда, Шалев очень упорно держится за свою практически одну тему: семья, порок в семье, преступление в семье, расплата в семье… То есть, он по-прежнему очень ограничивает себя кругом героев и тем. Возможно, в этом его сила, некая библейская неизбежность. Возможно, в этом есть некоторое однообразие приема, то есть неизбежный тупик. Возможно.
Словом, в этом романе есть всё, что в предыдущих: прекрасное знание земли, предметов быта, истории предмета, природы, растений, птиц, животных — жизни человека на природе. Все это не может не восхищать, и я восхищаюсь.
Не может не завораживать мощь, я бы даже сказала, звериная мощь человеческих характеров — мне всегда льстит именно звериная мощь еврейского жестоковыйного характера.
И, конечно, мастерски выбрана коллизия. Вот то, что из нее получилось, вернее, то, как с этим справился Шалев, — дело другое.
Но не могу не отметить множество прекрасных сцен, меня потрясших: убийство Нахума Натана и подлость и трусость Маслины; прекрасное описание первой брачной ночи и посещения публичного дома; страшная сцена гибели Неты (бегущий с его телом Эйтан) и дальнейших похорон; удивительная сцена, когда голый Дедушка в присутствии внучки моет Эйтана в душе (во что я ни на грамм не верю, но написано замечательно); наконец, потрясающая сцена убийства Дедушки Зеэва… Вы обратили внимание, что я перечисляю исключительно сцены убийства, смерти, мести? Такой это роман, самое сильное в нем — насилие. (О сцене убийства младенца скажу ниже.)
Короче, если б меня попросили написать восторженную рецензию на этот роман, я бы, не глядя, ее написала.
Но — не напишу.
На мой взгляд, в этой вещи Шалев переступил некую черту, вернее, несколько таких красных линий, которые нельзя переступать безнаказанно, иначе текст начинает мстить.
Скажу о главной и самой страшной сцене. Бог с ним: Шалеву крайне симпатичен образ Дедушки, он его просто любит. Где-то я даже отметила: в тексте есть фраза «светлая ему память» — при этом у читателя, уже понимающего, что речь идет об убийце и, главное, о жестоком, мерзком
