Старик не ответил.
— Тебе сколько лет? — спросил Трубников.
— Не считал. За седьмой десяток перевалило.
— Полвека земле служил, как же можешь ты паразитом по ней таскаться?
Тонкие восковистые ноздри старика зашевелились, но он опять смолчал.
Тарантас остановился с краю поля, возделанного под овес. За полем начинался дремучий Гостиловский бор, от него могуче, одуряюще несло сладким гниением и крепким соком молодой жизни.
Сошли с тарантаса, дед ковырнул лаптем землю, поднял тяжелый влажный ком, раздавил пальцами.
— Пора овес сеять? — спросил Трубников.
Что-то небрежное, важное до высокомерия и вместе серьезное, глубокое появилось во взгляде, во всем выражении худого темного лица.
— Да уж с неделю пора было! — сказал старик, не глядя на Трубникова.
— А ты не путаешь?
Старик скользнул по Трубникову голубым взглядом, как плюнул глазами.
— Овес ранний сев любит. Кидай меня в грязь, буду князь.
Трубников крякнул от удовольствия.
— Как ты сказал?
— Не я — народ говорит, — с тем же важным в небрежным выражением уронил старик.
— До дома, до хаты! — весело крикнул Трубников.
Когда вернулись домой, — женщины все еще сидели за самоваром, — Трубников без обиняков предложил старикам остаться в колхозе.
— У нас колхоз заново слаживается. Нам позарез нужны старые хлеборобы, знатоки земли. Для совета, для научения, чтобы ни пахать, ни сеять, ни убирать, никакого дела не начинать без их веского слова. Оставайтесь у нас, дадим дом, кормовые, обзаведенье всякое, к осени корову купим. Тебя, дед, в правление введем, а Пелагея Родионовна будет греться на печи и погоду предсказывать. Чем не жизнь?
Старик молча потянул из кармана кисет с махоркой и ровно нарезанными дольками газетной бумаги, склеил длинную аккуратную цигарку, закурил.
— Зеленя у вас паршивые, — сказал он, пустив голубой вонючий столб дыма, — с овсом запозднились, лошади — одры, одно слово — беднота.
«До чего дошло: побирушка, отщепенец и тот колхозом брезгует!» — чувствуя свое нехорошо опавшее сердце, подумал Трубников.
— Беднота! Да вы от нашей бедноты кормитесь. Котомочки-то колхозным хлебом набиты. Тоже мне — дырявый миллионер!
— Мы при своем деле всегда сыти да кое-чего из имущества скопили, чистым воздухом дышим и никаких горлодеров над собой не знаем. На кой ляд нам осенью корова? А до осени мы у твоего колхозного козла сосать будем?
— У тебя что, уши дерьмом заложило? — Испуганное, предостерегающее лицо Надежды Петровны помогло Трубникову сдержаться, но голос его раскололся опасной хрипотцой. — Сказал, харчи дадим, дом дадим, барахло, что еще нужно?
