Рассказывая о том, какой Степаныч замечательный, даже пару медалей со всесоюзных чемпионатов по молодости привозил, Вадим проводил девушку в магазин. Помог донести до кассы покупки, бросив в свою корзину. А на стоянке всучил огромную шоколадку из собственного набора и таинственным шепотом поведал:
— Взятка! Спросить хочу, как думаешь, скидывать мне акции Симгазвеста?
— Нет, — машинально покачала головой Надя, размещая шоколадку между булкой и пакетом молока.
— Почему? — удивился Вадим.
— Потому что кислый цвет, — пожала плечами девушка и попрощалась: — До свидания, спасибо за взятку.
«Потому что кислый цвет», — повторил себе под нос мужчина, почесал висок, пожал плечами и пикнул брелком сигнализации. Запоздало крикнул вслед загадочной девушке:
— Может, тебя подвезти?
— Не надо, — отказалась Надя, сворачивая в арку.
И тут же пожалела об отказе. Лучше бы она согласилась или, на худой конец, пошла другой дорогой. В арке, пошатываясь на ровном месте, стояла в дым пьяная старуха. Нет, женщина, которую нежданное горе состарило за считаные часы. Тетя Катя, мама Толика. Горько-серо-багровые клубы вкуса пепла вились вокруг несчастной.
И черт дернул Надьку подойти и предложить:
— Тетя Катя, пойдемте, я вас домой отведу.
— Домой… Да надо, ужин Толичку разогреть… Нет… зачем… Толички-то нету… Зачем? — Убитая горем женщина резко раскрыла совершенно трезвые, полные боли глаза и, в упор глядя на Надьку, бросила: — Ты его сгубила?
— Нет, — покачала Надя головой. — Простите, тетя Катя, я не поняла, что видела, не поняла, что ему скоро пора уходить. Но, если вам легче будет, вините меня, ругайте, обзывайте, даже ударьте. Вам сейчас слишком плохо, я не обижусь. Только пойдемте я вас до дома провожу. Не стоит здесь вот так стоять.
— Ударить? Да я… я б убила за мальчика моего. — На миг из-за сморщившегося от горя обычного лица выглянуло нерассуждающее, жадное до чужой крови чудовище. Катерине захотелось вмазать этой живущей, топчущей землю тощей девице, тогда как ее сынок ушел навсегда — туда, откуда его не окликнуть. Вмазать так, чтобы зубы лязгнули, чтобы отлетела та к стенке дома и сползла уже бездыханной. И тут же, испугавшись собственных кровожадных желаний, это чудовище отступило, спряталось в берлогу боли, заскулило беззвучно. Слишком невинным и чистым для ведьмы, губящей парней, был взгляд у Надюхи, Веркиной дочки. Он излучал лишь сочувствие, но ни капли вины.
Рука, приподнявшаяся было для замаха, упала плетью. Приступ агрессии схлынул не начавшись.
