Он пришел домой в сумерках. Во дворе его ждал Кюйвитс. На нем был волчий полушубок, у пояса — оружие, на голове — шлем с железным ободком. Все мускулы его лица были напряжены, словно он с трудом сдерживал себя.
— Старейшины Сакалы так и не договорились об охране. На большой дороге вот уже несколько ночей не видать ни одного человека, — произнес Кюйвитс; он стоял неподвижно, опустив руки, чуть наклонив вперед голову, и напряженно смотрел на старейшину, словно ожидая приказа и боясь пропустить хотя бы одно слово.
— Что ж, нам одним не под силу охранять их, — в сердцах ответил Велло.
— Так что наших людей туда не посылать?
— Не посылать! — после некоторого колебания упрямо ответил старейшина. — Завтра известим их, что дорога врагу открыта... Мягисте будет охранять лишь ту дорогу, которая ведет в его селения!
Кюйвитс поклонился, повернулся кругом и быстро пошел со двора.
Велло отправился в конюшню, отдал слугам распоряжения, а затем прошел на верхний двор старого дома.
Здесь оказалось пусто. Он заглянул в комнату — в ней было совсем темно — и прислушался. В соседней комнате Лейни читала ясным и торжественным голосом:
— О всемогущий бог, верую во все, чему ты учишь через свою церковь. О всемогущий бог, укрепи мою веру!
Велло схватился рукой за голову и вышел.
"Не кто иной, как черноризник, научил ее этим словам", — с горечью подумал Велло.
Он медленно зашагал к своему новому дому. Открыв дверь, Велло увидел Оття. Тот, сгорбившись, сидел на лавке и держал в руках лучину. Отть даже не пошевелился, когда вошел старейшина.
Велло сел в сторонке от него и через некоторое время спросил:
— Что с тобой?..
Слуга поправил лучину и, не поднимая глаз, мрачно произнес:
— Что-то кости ломит...
— Так ты истопи баню... Полежи, — участливо посоветовал Велло.
— Чего уж там... Всему приходит свое время... Болезням и старости... Вот и начинаешь думать: к чему все!.. Хоть бы в какой стоящей битве смерть пришла... Не ходок я завтра на медведя! Лягу на лавку и буду ждать — годы, десятки лет... Обуза я только всем...
— Чего это ты вдруг!.. — пытался успокоить Оття старейшина. — Еще вместе на войну пойдем.
Но старый слуга был неутешен. Смотря на дрожащий в его руках огонек, он продолжал:
— Мне уж теперь нечего надеяться умереть, как подобает воину. А что потом? Патер проповедует: всех крещеных на небесах ждет блаженство... Спасибо, мы не желаем идти туда вместе с этими разбойниками — хо-хо-хо! — засмеялся Отть, и в грубом его смехе звучала грусть. Он отломил обгоревший конец лучины, и уголек, описав по комнате красную дугу, отлетел к печке.
