– Да, я по-прежнему считаю, что это самый эффектный способ подать историю твоей страны.
– Ты, похоже, хочешь напугать людей, – покачал головой Зейн, но Кэт видела, что он всерьез задумался над ее словами.
– Правда часто пугает, – заметила она. – Но что бы ты ни рассказал, окончательное решение остается за тобой. Ты будешь редактировать книгу, и туда не попадет ничего, чего бы ты не хотел.
Она, однако, понимала, что вне зависимости от того, что в итоге окажется в книге, для Зейна это большой шаг – раскрыть душу. И уже чувствовала вес ответственности, которую на себя берет.
– Ну, хорошо, – произнес наконец Зейн, слегка отодвигая Кэтрин в сторону – теперь она была прижата к его боку и не видела его лицо.
– Моя мама не была очень-то хорошей матерью. Она любила вечеринки, и, по мере того как я рос, страсть эта ее лишь росла. Мы выехали из милого домика на Голливудских холмах и очутились в обшарпанной квартире на бульваре Вилшир. Когда мне исполнилось четырнадцать, я уже выучил последовательность действий, требуемую, чтобы вытащить мать из очередного притона и привести домой. Она потеряла свою привлекательность – а это означало, что никто больше не хотел нанимать ее, хотя этому немало поспособствовало и то, что она заработала себе репутацию актрисы с несносным характером. Я устроился на вечернюю работу в корейский продуктовый магазин, но даже это не приносило достаточного количества денег для оплаты аренды. – Зейн вздохнул, и, когда продолжил, в голосе его еще отчетливее зазвучали нотки вины. – Я знал, что мой отец какая-то важная шишка. Шейх, король или кто-то в этом роде. Знал, потому что мать, напиваясь, начинала рассказывать о нем и о Нарабии, о золотом дворце, где она жила королевой, о том, что я его наследник и могу претендовать на большое состояние. Я нашел о нем как можно больше информации – и поначалу попросту не верил в правдивость всего этого. Но все же думал, что, если он способен нам как-то помочь… я просто был в отчаянии. Мы с матерью чуть ли не дрались каждый день. Я говорил ей ужасные вещи – как я ее ненавижу, как мне было бы лучше без нее. Мне было четырнадцать, и ноша ответственности была для меня слишком тяжела. Однажды мы поссорились очень крупно – я так обозлился, что вылил все остатки алкоголя, что прятала по дому мать. Она плакала и говорила, что я такой же тиран, как и отец, а я рассмеялся и сказал, что лучше буду жить с богатым тираном, чем с такой никчемной пустышкой, как она.
