— В кого она такая нескладная?
И сама отвечает:
— Наверное, в Катю, няньку, — добавляя тихо:
— Та всегда была пыльным мешком по голове ударенная.
Я надуваю щеки от обиды, замыкаюсь еще глубже и жду отца, может быть, он придет пообедать. Отец, в отличие от мамы, не имеет педагогического образования, но блестяще справляется с детскими капризами, используя только два подручных средства — юмор и ласку.
Отец иногда берет меня с собой на работу. Маршрут стандартный: наш переулок, проезд Художественного театра, Газетный переулок, консерватория. Поскольку его все знают, на пути мы останавливаемся не меньше трех раз. Внимание, как слепящий прожектор, направлено обычно на меня, и я слышу одно и то же по многу раз:
— Вылитая Николай Федорович! Глазки — как вишенки.
Или вопросы:
— Как тебя зовут? А где мама?
Мой рот на замке, и я не знаю силы, которая заставила бы его раскрыть. Моя мечта заключается в том, чтобы скорее пойти дальше.
Отец сажает меня в своем кабинете за письменный стол, дает листы бумаги, карандаши, ластик и уходит по делам. Периодически он заходит и обещает, что скоро освободится. Через несколько часов отец возвращает меня домой к маме.
Летом какое-то время я жила в Малоярославце у бабушки и папиных сестер. У них была кошка Мурка, большой огород и уютный дом (взятый внаем, поскольку их собственный большой каменный забрала новая власть в 1918-ом году). Тетя Надя любила меня как свою дочку. Я всегда была при ней, и чем бы она ни была занята, постоянно со мной разговаривала: «Надо сходить в огород, пойдем, найдем свеколку и будем пить чай». Думаю, понятно, что сахара не было. Она научила меня различать свекольную ботву среди других овощей, просила вытащить за нее свеклу, помогала мне и хвалила за старания. Вытащенный плод она очищала, отрезала хвостик и мазала мне щеки. Затем вела в дом, подводила к зеркалу, восторгалась мною, — какая красивая! — и мы вместе смеялись. У тети Нади был отличный слух (как у всех в семье отца) и красивый голос. Она пела мне приглушенным голосом, чтобы никому в доме не мешать, русские старинные романсы и украинские народные песни. «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю, чиму я ни сокил, чиму ны летаю…» (транскрипция моя от тех детских лет). Или «Солнце низэнько, вичор близэнько, виды до мене, мое сердэнько…». Вернувшись в Москву, я приникала ухом к репродуктору, когда слышала по радио украинские песни в исполнении Ивана Семеновича Козловского, и чувственная поэзия, вынутая певцом для слушателей из этих песен, находила во мне своего адресата.
