Лях озадаченно посмотрел на княжича, усмехнулся уголками губ, низко поклонился. Подумал: "Орленок выпускает когти".
Подъезжая к Новогородку, встретили стайку девчат: венки на головах, одеты во все белое, оттеняющее загар. Волосы у одних как лен, у других цвета воронова крыла. Среди них Далибор заметил Лукерью, сказал:
- Скоро еду в Литву. Что тебе оттуда привезти?
Лукерья вспыхнула, закрыла лицо руками. Она, как и другие, шла босиком, и Далибору бросились в глаза ее маленькие, словно вырезанные из липы, ступни.
- Подвески привези, княжич! И еще у них там есть блестящие бубенчики - все женщины носят! - озорно защебетали девчата. Лишь одна Лукерья молчала. Лях Костка, перегнувшись в седле, погладил ее по голове своею тяжелой рукой, прищелкнул языком:
- Яке у цебе ясны влосы. Ты - красавица.
- А ты уже старикашка, - неожиданно смело отрезала Лукерья и показала Костке язык. Все рассмеялись, и, наверное, громче других Далибор.
- Вот ты какая, - не мог скрыть смущения Костка. - Не так я стар, как тебе кажется. А скажи-ка, - сменил тон, - куда это ты собралась? Неуж вместе с подружками будешь жечь на Темной горе поганский костер, услуживая вещуну? От него, от Волосача, смердит болотом. Все, кто поклоняется Перуну или там Пяркунасу, - пропащие люди. Протяни дьяволу пальчик, и он схватит тебя за волосы. А ты по молодости сама идешь к нему в лапы.
Костка смотрел на Лукерью с искренним сожалением, и девушка растерялась, не знала, что сказать.
- Я христианка, - тихо вымолвила наконец.
- Христианка? - сокрушенно усмехнулся Костка. - Душа твоя, как огонь на ветру, клонится то в одну, то в другую сторону. У нас, у ляхов и мазуров, христианки ходят в святой костел.
- Это у вас, - осерчал вдруг Далибор и направил своего коня так, чтобы оттеснить Костку от Лукерьи. - Это у вас. А у нас по-другому...
Лях с недоумением смотрел на княжича, а тот разгорячился, залился краской, глаза его так и метали гневные молнии. Еще чуть-чуть - и тряхнет наставника за ворот. "Это, похоже, любовь", - подумал проницательный лях, и снова его сердце зашлось от жалости. Теперь уже к Далибору, ибо любить язычницу - то же самое, что целовать гадюку, забыв про ядовитое жало.
- Пошли, Лукерья, - заговорили девчата. - Пошли.
Взбивая босыми пятками легкую пыль, они стали удаляться в сторону Темной горы. Опять послышался веселый смех, беззаботное ойканье. Далибор с тяжелым сердцем, которое будто сжали холодными клещами, прикусил губу. А венок у Лукерьи на голове васильково синел, таял, растворялся в зелени лесной дороги.
