- Заждались мы тебя, Глебушка! - бросилась навстречу сыну княгиня Марья, едва тот въехал во двор. Он спокойно слез с коня, подошел, спокойно поцеловал ее белую прохладную руку. И княгиня своим материнским сердцем учуяла, что какая-то, может быть, незримая, малюсенькая трещинка пролегла сегодня между ними, отпечаталась на сыновней душе.
- Завтра же в путь, - было первым, что сказал сыну князь Изяслав. - Даю тебе с воеводой Хвалом три сотни воев. И Костка с холопом Найденом тоже поедут. Высылай вперед дозоры: опять неспокойно в Литве.
В сборах, в хлопотах пролетел остаток дня. Точили мечи и пики, под повязку набивали овсом походные сумы, чистили и кормили коней. Те в молоко перемалывали зубами овес, ели с жадностью в предчувствии дальнего, трудного пути. Некрас весь вечер приставал к отцу: отпусти его вместе с Далибором. Но князь в конце концов так цыкнул на него, так топнул ногой, что пришлось, проглотив обиду, отступиться. Пошел в светелку к матери и там, вдали от чужих глаз, пустил слезу.
Усталый, добрался Далибор до своей опочивальни, разделся с помощью дворового мальчика-холопа и камнем рухнул на кровать. Под подушкой, набитой тетеревиным и куриным пером, ощутил что-то твердое. Отбросив подушку и увидел небольшую фигурку Перуна, выточенную из медвяно-желтого янтаря, и темный, слегка удлиненный шарик. Приказал холопу зажечь свечу, долго вертел таинственный шарик в пальцах и вдруг сообразил, что это желудь, отлитый из железа. Какой искусник отлил и обработал его? Чья рука и с какой целью положила под подушку? Мать? Но она бы сказала. Да и не станет она, прирожденная христианка, придавать значение какому-то желудю, какой-то статуэтке, изображающей Перуна. Для нее это смертный грех. Кто же тогда додумался? Сам князь? Холопы? А желудь был как настоящий, особенно его крышечка-шапка. Каждую чешуйку, каждую черточку тщательно и с большим старанием положил на металл неизвестный мастер. Была на желуде и петелька, чтобы, продев нитку или жилу, носить на шее. Это, несомненно, был оберег. Но кто и от чего хотел оберечь, защитить Далибора? Долго не мог уснуть в эту ночь княжич, а когда уже начали было слипаться веки, тихо вошла в опочивальню мать, села рядом, осторожно стала гладить его голову. В темноте он не видел ее лица, хотел притвориться спящим, но нежные легкие пальцы ветерком пробегали по его волосам. Защемило сердце, И тогда он в молчании принялся целовать матери руки. Со жгучей остротой пришло понимание: впереди у него неизвестность, опасная дорога, возможно, даже страдания и кровь, и обо всем, что ему выпадет, материнскому сердцу болеть до последнего удара. Еще нежнее и горячее стал целовать ее руки. Она заплакана. Тихие теплые слезы капали ему на лицо. Мать молча поплакала, молча вышла. Легкий белый силуэт мелькнул в проеме двери. Все поглотила ночь. Долгие десятилетия спустя, перед лицом своей кончины сын будет проклинать себя за то, что не шепнул ей тогда: "Мамочка... мама".
