— Ага! — говорит Воображала радостно. Но потом осторожно переспрашивает: — А о чём?
— Я помогаю тебе — ты помогаешь мне. Справедливо?
— Вполне.
— Тогда — по рукам?
— Ага! А что от меня-то нужно?
— Сначала — реклама. Броская, яркая. Чтобы наповал.
Улыбка Воображалы тускнеет.
— Вы собираетесь меня… продавать?
— Не тебя и не продавать. Просто показать всем. Что-нибудь зрелищное и яркое, запоминающееся… Для солидных исследований нужны деньги, и большие деньги, а для этого надо тобою заинтересовать того, у кого такие деньги имеются… Ну как, сможешь сбацать что-нибудь этакое?
— Хорошо… — тянет Воображала. Внезапно глаза её расширяются, Улыбка становится хитрой и довольной.
— Хорошо! — повторяет она с мстительным злорадством. — Я, пожалуй, сделаю одну штуку. Очень красивую штуку… Я её уже делала как-то раз, но тогда мне не дали довести до конца.
Она откидывается на спинку прозрачного кресла, разминает кисти рук. Врач вскакивает, оглядывает помещение кафе, морщится, нервно ломает пальцы:
— Не здесь… Давай там… На улице!
Он хватает её за руку и почти силой выволакивает из-под навеса. Это выглядело бы грубо, если бы не умоляющий голос:
— Ну давай, пожалуйста! Красиво и мощно… Чтобы сразу… Ты уж постарайся!
Вечерний проспект. В сиреневых сумерках ярко сияет рекламный щит у остановки троллейбуса на противоположной стороне. На самой остановке — человек семь-восемь. Прохожих немного, все спешат. Две чёрные длинные машины стоят у тротуара за остановкой, в зеркальных стёклах отражаются скользящие мимо автомобили. На низеньком бордюрчике сидит оборванный подросток с сигаретой.
— Я постараюсь… — говорит Воображала и смыкает кончики пальцев. Улыбка у неё отстранённая, голова склонена набок. Разведя руки, она растягивает голубовато-оранжевые светящиеся нити — они ярко горят в незаметно наступивших сумерках и чуть потрескивают случайными искрами. Скрутив резким движением кистей рук эти нити в яркий жгут, Воображала ловко цепляет его зубами и, скосив на врача насмешливый взгляд, перекусывает-обрывает. Теперь с её пальцев свисают неровные обрывки, они качаются, мерцают, сплетаются, удлиняются, вяжут ажурное светящееся кружево. Кружево это разрастается, вскипает пенными волнами, закручивается в спиральные вихри и вдруг взрывается беззвучно, рассеившись искристым облаком.
В первый момент кажется, что всё кончилось. Но глаза привыкают, и становится ясно, что это не так. Огненный шквал не исчез, он просто растёкся, размазался, растворился в сиреневых сумерках. Стены домов полны мерцающими огнями, пылают контуры фонарей, из-под колёс спешащих мимо машин разлетаются волны огня и огнём горят следы немногочисленных прохожих. По небу беззвучными всполохами растекаются полосы северного сияния, на ветках деревьев, антеннах и ажурных прутьях балконных перил переливаются огни святого Эльма. Мерцает сам воздух, у любого движущегося предмета, будь то человек или машина, появляются длинные зеленовато-светящиеся шлейфы. Воображала вытягивает полупрозрачные руки над головой — между ними проскакивает длинная искра, потом другая, третья, искры сливаются в сплошной разряд.
