— Но дождя нет, — настаивала она. Голос ее зазвучал почти весело. — Можно одеться потеплее.
— Ну хорошо.
Они спустились еще на один пролет, и он сказал:
— Эта дверь ведет в библиотеку. Если вам интересно.
Она помедлила с ответом, и он отворил дверь. В некотором оцепенении она обвела взглядом ярусы книг, выстроившихся вдоль стен.
— Боже мой! Так вот что вы сделали с бальным залом. Вы все это прочитали? Или вы их просто собираете?
— Я протащил их через свой разум.
— Простите. — Она покраснела. — Это было грубо.
— Ну почему же. Вы ведь знаете, кто я, — сказал он спокойно. — Вы узнали меня в Эксе, ведь я не ошибаюсь? Я давно торгую алмазами. Удобная мишень для ограбления. Чего еще от меня ожидать?
— Мать всегда принимала здесь гостей, — ее голос снова звучал оживленно. — Всех. Даже из гестапо. Хотя этого никто не вспомнил, когда ей вручали медаль. Она вплывала сюда в старинных шелках, парике. И все старались приблизиться, заслужить ее взгляд, прикоснуться к ней.
— Вам тогда было не больше трех лет. Что вы могли запомнить?
— Да я до сих пор ощущаю запах ее платьев. И помню журчание ее речи. Скажите, все эти книги — о чем они? Можно посмотреть?
— Я прибавлю свет, — ответил он.
Когда он щелкнул выключателем, она посмотрела наверх и ахнула.
— Какое стекло! Вот что бы ей понравилось. Где вы его нашли?
— Это австрийский хрусталь. Вам нравится?
— Старинный? Вообще-то неважно. — Она словно забыла о сверкающем хрустале. — Можно посмотреть книги? Тут прямо университет. Эти лестницы двигаются вдоль стен?
— Да, конечно. Вы, видно, учились в колледже, Ли?
— Да, но меня вышвырнули. Тощища страшная.
Щелкнув еще одним выключателем, он осветил ближайшие секции. Она с любопытством двинулась вдоль полок.
— Маймонид[30]. Мендельсон[31]. — Она трогала кожаные переплеты с крупными квадратным буквами. — Они на древнееврейском. Выходит, быть евреем что-то для вас значит?
— Я не могу сказать, что именно это для меня значит. Что-то — да. Но, думаю, что-нибудь очень скучное, — сказал он с иронией.
— Вы про все эти лагеря, пытки? Шесть миллионов убитых? Да-да, но этому не поможешь. Это как окопы Первой мировой. Знаю, понимаю головой, но не могу сказать, что меня это глубоко волнует. Я слишком часто об этом слышала, чтобы меня это трогало.
— Не трогает по-настоящему, так, как Вьетнам, Биафра, Бангладеш?
— Но это происходит сейчас, разве нет? Совсем другое дело.
— События должны быть актуальными новостями, чтобы тревожить ваше поколение, — сказал он.
