— А еще звонила приятельница ваша, Кейти, — сказала Мария несколько сухо.
Лялька почувствовала, что на ее щеках выступил легкий румянец.
— Я ей перезвоню.
— Ага, она сказала в любое время.
— Да, да. Спасибо.
Лялька опустила лицо, чтобы скрыть расплывшиеся в улыбке губы. Звонка Кейти она как раз и ожидала. И Марии это хорошо известно. Черт бы побрал эту бабу. Она слишком долго у нее работает и знает хозяйку как облупленную. Это невыносимо. Хуже только иметь в доме мужчину. Впрочем, скрывать-то в сущности нечего. Тревога и сумбур в мыслях нарастали.
Лялька сняла пальто и села у окна, выходившего на реку. Она согрелась, но сырое блеклое небо словно вошло в комнату, зажгло багряные пятна на ковре и залило темной кровью китайскую вазу. Обрывки старых разговоров против воли стали проникать в ее сознание.
Доброе, открытое лицо Алекса.
— Тебе одиноко, Лялька? Я вижу, ты подавлена.
— Чушь, — вспылила она. Слишком быстро, вечно она отвечает ему слишком поспешно. И призналась: — Просто не знаю, как измениться. Стать такой, как тебе хотелось бы.
— Но тебе не надо меняться! Что ты такое говоришь. Даже не пытайся.
— Но тогда как нам жить дальше?
В тот день у нее открылись глаза: ответ на этот вопрос мог быть только один. Нет никакой нужды продолжать жить вместе — ни ему, ни ей. И так странно прозвучали его слова утешения:
— Бедная моя девочка, ты никогда не была в себе уверена. Никогда не хотела остаться собой.
— После того, как вышла за тебя? Да ты забыл, совсем забыл, как все было. Я никогда не думала… Никогда не хотела.
— Ты от всего отказалась. Почему? Если б я только мог это понять.
— Алекс, я не изменилась. Изменился ты. Я осталась прежней.
Они говорят в пустоту. Слова все время летят мимо цели, не пересекаясь.
— Безнадежно, — сказал Алекс. — Мы оба произносим монологи. Я сдаюсь. Но разве не этого ты всегда хотела? Ладно, пусть не всегда, но уже давно? Чтобы я оставил тебя в покое? А теперь, когда я уезжаю, ты чего-то испугалась.
— Да.
— И чего же?
— Закончить свою жизнь чудаковатой старухой. — Она все-таки нашла в себе силы улыбнуться. — Которая сама себе противна.
— Себе противна? Ну это тебе не грозит, — сказал он спокойно. — Ты простишь себе все — пока никто не смотрит.
И она его возненавидела: разве она когда-нибудь говорила с ним так безжалостно?
Разве она когда-нибудь говорила с ним так безжалостно.
— Ведь и ты можешь не найти там идиллию, которую вообразил, — сказала она безучастно. — Кто знает? А я мало что требовала.
