— Можно? — спрашивает Лиззи, подходя к кровати. Неловко берется за горловину, но тут Белла неожиданно капитулирует, поднимает руки над головой, позволяет Лиззи снять с нее платье.
На какой-то миг при виде Беллиной наготы — жалкое бледное тело, испещренное лиловыми прожилками вен, обвисшее складками, перерезанными резинками лифчика и трусов, — она паникует; потом, отвернув голову, нашаривает под подушкой зеленую ночную рубашку, которую этим утром наглаживала Нина. Когда она оборачивается, Белла уже успевает снять лифчик и в одних поношенных нейлоновых трусах, подавшись вперед, смотрит в пол.
— Можно? — повторяет Лиззи, голос у нее чуть сел, Белла поднимает на нее глаза, и в них такая смесь униженности и вызова, что у Лиззи щемит сердце. Она поспешно протягивает ей ночную рубашку — и тем ставит все на свое место. Белла снова поднимает руки, и Лиззи надевает на нее рубашку, одергивает на сморщенной груди. Белла вскидывает голову и, к счастью, становится самой собой.
— Принесите мне, пожалуйста, стакан воды.
К тому времени, когда Лиззи возвращается, Белле уже удается занести ноги на кровать; Лиззи остается только накрыть ее простыней и видавшим виды одеялом. Что Лиззи несколько нервозно и делает. Белла пристально следит за ней — того и гляди, восстанавливая баланс сил, отпустит какое-нибудь особо ядовитое замечание.
Однако, выключая прикроватную лампу, она говорит только: «Спокойной ночи». И вдруг, когда Лиззи уже на полпути к двери, добавляет:
— Я в таких случаях драила полы.
— Что?
— Когда он вечерами не возвращался. Способ скоротать время.
Лиззи представляет: вот Белла, стоя на четвереньках, слушает, как в тишине, к которой она не успела привыкнуть, по широким деревянным половицам разливается вода, представляет темень за окнами, тусклый свет от дровяной печки, керосиновую лампу на кухонном столе.
— А ведь время прошло бы, что бы я ни делала — вот в чем ирония, — говорит Белла и тут же — Лиззи все стоит, ждет, что она еще скажет, — засыпает и не дышит, а отрывисто порыкивает. Лиззи с минуту стоит там, эти звуки, как ни странно, ее утешают; когда она наконец закрывает за собой дверь, она дышит так же неровно, как Белла, и грудь ее вздымается и опадает в такт храпу.
22
Дальше — ничего больше Лиззи не помнит — она просыпается в холодной кухне, рядом, точно муха в бутылке, жужжит радио. Небо за окном уже не розовато-голубое, а линяло синее, исполосованное переливчатыми, опаловыми облаками. Добредя до окна, она видит, что сквозь деревья тьму пробивает яркий свет. При одной мысли о том, что Пол в мастерской меньше, чем в ста метрах от нее, стоит только перебежать лужайку, хлипкий барьер, возведенный Беллой, шатается и обрушивается. Еще миг, и она летит по сырой траве, для нее не существует ничего — ни звезд над головой, ни луны, ни воя ветра.
