— Нет, нужно все записать.
Лиззи возвращается с блокнотом и фломастером.
— Первым делом, — говорит Белла, — купите мыло.
— Да у нас полно мыла.
— Нужно особое, такое, в бантиках. И гофрированная бумага. И чтобы она пахла гарденией. Или орхидеей.
— Орхидеи не пахнут, — мстительно возражает Лиззи.
Белла ожигает ее взглядом.
— Тогда фиалками. Она любит хорошее мыло. Натирала им запястья, когда мы ходили на танцы в «Артистс юнион». Духи были нам тогда не по карману.
— Хорошо. Что еще?
— Новые простыни, — говорит Белла. — Купите те, что в цветочек. Лампу на столик у кровати. И книги. Не в мягкой обложке, в переплетах. Какие, выберете сами, она из читающих, вроде вас. Какие-нибудь стихи. Ее муж был поэт. — Машина, огибая поворот у дома, замедляет ход. Лиззи замирает. — Каких поэтов вы любите? — повышает голос Белла.
Лиззи пытается вспомнить: так в тумане ищут обратный путь.
— Вордсворта, — говорит она, хотя не уверена, что все еще любит его. — Уоллеса Стивенса[99], сэра Томаса Уайетта[100]. Вы не хотели бы лечь?
— Нет, не хотела бы. А кстати. Достаньте-ка карты.
И они играют партию за партией в кункен, на обшарпанный дубовый стол ложатся валеты и королевы с дурацкими лицами, часы тем временем тикают, холодильник гудит, то одна, то другая машина, притормозив на повороте, снова набирает скорость. Белла всякий раз устремляет на Лиззи угрюмый, грозный взгляд, и взгляд этот говорит: пусть только попробует сказать, что это грузовик Сэма. Лиззи тем не менее поворачивается к окну, она бы и презрела запрет, но под взглядом Беллы не может сосредоточиться, не может даже желать возвращения Пола всей душой. И вот что странно: стоит машине проехать, и она вдруг ощущает спокойствие, блаженную — пусть лишь проблеском — ясность, словно та огромная бессмысленная тварь, под чью власть она подпала, на миг выпустила ее.
В конце концов, после того как одна за другой промчали две машины, Белла откладывает карты и откидывается на спинку стула.
— Поиграли, и будет. Я иду спать.
А Лиззи задается вопросом: не слишком ли дорого обошлось Белле держать в узде ее томления. Угрызаясь, она помогает Белле встать, провожает ее по коридору.
— Оставаться вовсе не обязательно, — заявляет Белла на пороге столовой.
— Знаю. — Она всегда уходила из комнаты или отворачивалась, когда Нина раздевала Беллу; теперь она молча смотрит, как Белла опускается на кровать, стаскивает сначала одну туфлю — серую танкетку типа мокасин из скрипучего пластика, потом вторую, другой ногой. После чего заводит руку за спину и, тихо охнув, принимается стягивать просторный синий балахон.
