, художники играют в софтбол
[3], Клей изо всех сил старается бросить мяч так, чтобы Эрнест мог его отбить, у него не укладывается в голове, почему Эрнест, человек незаурядного ума, играет из рук вон — казалось бы, чего проще. Из всех, кто был там в тот день, один Эрнест не понимал, что к чему, какие шуточки отпускают по его адресу, как подмигивают, и все размахивал и размахивал битой, но мяч так ни разу и не отбил.
И ей далеко не в первый раз приходит в голову: как бесило бы Клея наступление старости, старость была бы ему не по плечу — ему бы с ней не совладать. Приятие, смирение были не из числа его добродетелей: он продолжал бы прыгать со стен, отвешивать тумаки направо-налево, нырять в январе в океан, пока не переломал бы себе руки-ноги, и его эскапады не стали конфузить окружающих. Еще лет пять он, пожалуй, прожил бы, ну а если бы ему, как всегда, пофартило, то и десять, но в конце концов все равно бы разбился. Терпение у него напрочь отсутствовало.
2
— Знаешь, а она сочла, что мы вели себя глупо.
— Кто?
— Мисс Прокофф. Я заметила.
— Так это из-за нее же самой. Она все время увиливала. Не понимаю, почему она не захотела ничего рассказать, раз согласилась на интервью.
— Она такие интервью давала раз сто, вот почему.
— Вечно ты всех оправдываешь, Лиззи, это, наконец, противно. Старая карга — вот она кто, по-моему. И видик у нее — феминизм не феминизм — аховый. Чем так выглядеть, лучше помереть. У тебя деньги есть?
— Долларов семь. А по-моему, она замечательная, страстная, живая ну и, как это, несгибаемая. Я все думала: быть бы мне такой в старости.
— Я наперед знала, что ты тут же сочинишь какую-нибудь романтическую белиберду. У меня всего три доллара, это вместе с мелочью, значит, не миновать идти в «Макдоналдс» или куда-нибудь вроде того. Умираю с голоду.
Их тоже пригласили на ужин после вернисажа, но у Беллы снова закружилась голова, перед глазами, стоило ей встать, все поплыло, так что празднование отложили на месяц, однако кое-кто из гостей отправился в ресторан.
— Я рассчитывала, что тетка хотя бы прилично покормит, — говорит Хизер.
Примерно то же, потягивая вино, говорят и кураторы: «По крайней мере, могла бы предложить записать ужин на ее счет».
Только у Лиззи на душе праздник, правда, в последнее время, после зимы, проведенной в глубоком и неотступном мраке, это обычное ее состояние.
— Попринимай-ка ты литий[4], — советует Хизер (сочувствия от нее не дождешься), притом, что только прошлой осенью, когда постдокторант-культуролог бросил ее ради одного доцента, сама проглотила двести таблеток аспирина. И в больницу ее отвезла Лиззи, она же, когда Хизер чуть оправилась, приносила ей журналы и чипсы. Хотя они, как и предполагала Белла, из состоятельных семей, нельзя сказать, чтобы жизнь их баловала, в обеих ощущается потерянность, это их и сблизило.
