— Но кто же будет ходить за вами?
— Полагаю, какая-нибудь сиделка. Не воображайте, что вы незаменимы. Да и на вид вы не слишком крепкая, так что проку от вас будет мало. Что, если мне, к примеру, посреди ночи захочется в уборную?
— Нина купила судно.
— Вас нанимали не судно выносить, — обрывает ее Белла.
Точка в точку то же говорил Пол, вспоминает Лиззи и вспыхивает.
— Я не против, — повторяет она, на этот раз более решительно. — И потом, к чему думать об этом сейчас. Посмотрим, как у нас заладится.
— Но вы, сдается мне, брезгливы. А я не хочу, чтобы вы тут мученицу из себя разыгрывали. Так что уходите сразу, как только вам заблагорассудится. Ни обид, ни упреков не будет. И я заплачу вам за полмесяца. Кстати, чем вы заполняли время в мое отсутствие?
— Много читала, — отвечает Лиззи, — записалась в городскую библиотеку. Гуляла по берегу.
— Может быть, купить для вас телевизор?
— Нет, право, не надо.
— Я ничего не имею против телевизоров, просто не обзавелась привычкой их смотреть. Вы и впрямь не скучаете по городу?
— Нисколько.
— Значит, мы с вами совершенно разные люди. Когда мы с ним впервые сюда приехали, я чуть с ума не сошла. Особенно меня доводила тишина. Такая тишина в фильмах ужасов перед тем, как убийца поднимется по лестнице, чтобы всех порешить. Я тосковала даже по шуму автобусов за окном. Но вы, по-видимому, выросли не в городе?
— Нет.
— Компанейской вас не назовешь. Но раз уж обстоятельства нас свели, почему бы нам и не поговорить. Итак, где прошло ваше детство?
— В Фэрфилде, — отвечает Лиззи.
Белла смеется.
— Что тут смешного?
— Так я и знала, что вы из Коннектикута. Вы из богатой семьи?
— Не то чтобы богатой, но со средствами. То есть деньги проблемой не были.
— А что было?
Лиззи колеблется: не съязви Белла насчет Коннектикута, она ни за что не стала бы ей открываться.
— Когда мне было четырнадцать, маму сшибла машина, и она так и не оправилась. Ее много раз оперировали, перепробовали все возможные лекарства, но у нее было повреждено так много отделов мозга, что врачи не знали, когда какой откажет. Иногда у нее двоилось в глазах, иногда ее шатало, то она говорила хорошо, то язык ее не слушался. А потом у нее случилось кровоизлияние в мозг, и она умерла.
Лиззи впервые говорит о матери вот так — сухо, без слез, не описывая, как мужественно держалась мать, как чуть не до последнего дня посмеивалась над собой. Она смущена: уж не разоткровенничалась ли она только, чтобы доказать Белле — не ей одной пришлось страдать.
