Порой он все еще верит, что делает что-то значительное. Порой, когда он смотрит на свои картины или читает, что о них говорили, он не сомневается: ему удалось раздвинуть границы, а раз так, он чего-то достиг, пусть и не очень многого, и однажды это станет ясно всем, кто понимает. Он тратится на краски, которые не испортятся с годами, готовит холст так, как делалось в былые времена, покупает, не считаясь с расходом, наилучший холст — все для того, чтобы пигмент не прожух, не покрылся кракелюрами, и когда его время настанет, — картины вот они. Однако порой у него закрадывается сомнение: а что, если даже думать так нелепо, что, если само понятие вечности устарело все равно как рыцарский кодекс. С таким же успехом он мог бы облачиться в доспехи и гарцевать на коне. А временами он опасается, что своими гениальными пятнами и брызгами Клей Мэдден положил живописи конец, подвел ее к черте, за которой пути нет. Если живопись кончилась до того, как он, Пол Догерти, еще и не начал, тогда его боренья всего-навсего — посмешище и больше ничего, он обречен на забвение и не по своей вине. Отчего он снова надирается, затевает драку и возвращается в Бруклин на метро, злобно пялясь на сидящих напротив горластых доминиканских недорослей: они-то еще ухитряются жить в свое удовольствие.
Лиззи на сборища в эти бары он никогда не берет. Для него они — отдохновение от ее наивности, ее истовой веры в его будущее, а бремя этой веры, хоть Лиззи ею ему и дорога, порой тяжко нести. Объяснить Лиззи, почему его так тянет эта грязца, этот смрад, почему так тянет часами торчать в полутьме с людьми, опустившимися еще ниже его, он не смог бы. Все чаще и чаще Пол, если он не с ней или не дает урок, пьян, небрит, немыт. Хандрить легче, если ты не принял душ, а что-то в нем срослось с бедой и даже находит в ней утешение. Похоже, это не настроение, а высшая форма познания. И в то же время он мечтает, мечтает неотступно, что настанет день, и все изменится, он позвонит ей и скажет, что его признали, у него выставка в потрясающей галерее. И с этого дня начнется настоящая жизнь; возможно, он даже попросит ее переехать к нему: вот о чем он мечтает, но что не может себе и представить, вот что, надеется он, станет явью, как только не нужно будет ничего скрывать.
5
— Он точно тебе не писал?
— Точно, точно, — бурчит Эрнест, — я еще не в полном маразме.
— Он наверняка свяжется с тобой рано или поздно.
— И что именно ему нельзя говорить? Что ты спрятала завещание под половицей?
