В разговорах они вечно толкли воду в ступе, мусолили одно и то же, а так как были неспособны хоть что-то изменить, спивались. В час, два, а то и три ночи они вываливались на улицу, послав нищего на углу куда подальше, забредали в круглосуточную греческую забегаловку перекусить сувлаки[23] и отправлялись восвояси на метро. А поутру в тяжком похмелье снова шли крепить гипсокартон, красить потолок — на свой манер они были люди пунктуальные, сказывалась профессиональная выучка, — обновлять лофт какого-нибудь юриста, обслуживающего индустрию развлечений, с неизменными Уорхоллами над диваном, и воображать, как они кромсают их ножами Стэнли[24]. До того дошли, что желанным выходом им представлялся лишь разрушительный: пристрелить артдилера или разнести лофт.
Вот в каком мире обитал Пол Догерти, хоть ему и не приходилось зарабатывать на прожитие, крася потолки. У него была гарантированная должность в Стони Брук[25], но он в порыве отвращения бросил ее, когда деньги, предназначенные на приглашение художников, перекинули на покупку ковра в аудиторию, вдобавок незадолго до этого открылось, что лишь один из его выпускников побывал в Метрополитене[26]. Годом позже, когда его сбережения оскудели, а на продажу картин, как оказалось, невозможно прожить даже впроголодь, он стал — выбирать особо не приходилось — преподавателем-почасовиком в двух заведениях ниже рангом, катил на своей раздолбанной машине черт-те куда, в муниципальные колледжи[27] на Лонг-Айленде, давал уроки там-сям. Но особого унижения при этом не испытывал: стать преподавателем живописи — такой амбиции у него не было.
Как и всех прочих, мир искусства — вот что его бесит. В пятнадцать лет он по воскресеньям исходил поутру с мольбертом и красками мельбурнские парки километр за километром в поисках нужного пейзажа. В школе его считали вундеркиндом, он был самым юным из всех, кого приняли в лучший художественный институт в городе, в восемнадцать он послал картину в Королевскую академию метрополии, и она попала на Летнюю выставку. В девятнадцать, нанявшись палубным матросом, он добрался до Гавра, оттуда автостопом до Экс-ан-Прованса и там обнаружил, что напротив мастерской Сезанна построили жилой квартал, застящий вид на гору Сент-Виктуар. В двадцать один он получил не только все возможные премии, присуждаемые выпускникам, но и медаль генерал-губернатора по разделу искусства. В двадцать три он, выиграв конкурс, расписал стену в опере. В двадцать пять уехал в Нью-Йорк, нимало не сомневаясь, что покорит и его. А теперь он не смог бы устроить выставку даже в Австралии: там его забыли, здесь, в сорок два, он с грехом пополам перебирается с одной бесперспективной выставки на другую в галереях, которые наследники галантерейщиков используют для списания налогов.
