! – сказано в Библии. Не боится, не любит! Будет ли наказание? Может статься, уже свершается.
Расскажите о вашем знакомстве с Валентином Распутиным: как, где, когда познакомились? что вас связывало? чему научились у знаменитого земляка?
Валентина Григорьевича люблю. Вижу в нём человека исконной русской души, способной распахиваться перед всем человечеством безо всяких практических соображений. Знаете, не хочется говорить о нём торопливо, скороговоркой, тем более как-нибудь хвастливо, а – хочется думать о нём.
Я когда-то написал очерковую заметку – «Молитвы Валентина Распутина», в которой сравнил его творчество с молитвой, с молитвой за всех нас, за Россию, за всё человечество. И теперь, после его ухода, в особенности тянет думать о нём молитвенно, высоко, в тишине, обращаясь к его строкам.
Познакомились мы с ним достаточно давно, в памятный день моего приёма в Союз писателей, в Иркутске, в Доме литераторов. В зале набилось много народу, обсуждали кандидатов, горячо, забиякисто; добрались и до меня. Один наш беспокойный поэт первым вскочил и заявил, что я своими толстыми романами стреляю, как из гаубиц, по воробьям, то есть занимаюсь трудоёмким, но пустым делом. Ну, думаю, забьют как мамонта. Едва разглядел из-за спин: неожиданно встаёт какой-то высокий человек в балахонном, обвислом пиджаке и начинает говорить обо мне. Я вытянул шею, чтобы разглядеть, и – обомлел: Валентин Распутин говорит! Я слышал, что он живёт в Москве, а он – вот он, как говорится, собственной персоной, за спинами спрятался, тихохонько сидит! И не о ком-нибудь говорит, а обо мне. Он, сам Валентин Распутин, о котором только и слышал я не без придыхания в голосе: классик, классик. Хвалил меня за публикации в одном московском журнале. Говорил как-то бегло-обрывочно, кусками теста для выпечки хлеба (потом записал я в дневнике) и ослабленно-тихо, но взволнованно:
– Приехал один герой впервые в своей жизни в глухое таёжное село и таких там людей увидел, таких людей, что и сам захотел стать таким же и жить там…
Закончил Валентин Григорьевич так, вытянувшись ко мне через головы:
– А роман свой не надо называть «Домом»: есть уже такой роман в русской литературе – у Фёдора Абрамова. Не тягайся с классиком – своё ладь…
В общем, приняли меня в союз будь здоров как. Тот беспокойный поэт, к слову, первым подошёл и поздравил. Поэт-то он, кстати, хороший, настоящий, только вот революционер неисправимый, завзятый охотник сплеча рубануть.
