Я присела на край кровати. Дочь тут же замерла.
– Почитать тебе?
Она помотала головой, неотрывно глядя на меня глазами большими и напряженными, как у кошки. Поколебавшись секунду, я погладила темную челку дочери. Волосы под моими пальцами были тонкими и чуть жестковатыми. Сири на какое-то время задержала дыхание, потом подалась в мою сторону. Я приобняла ее, притянула к себе. Мы немного посидели, чуточку неудобно, но охваченные внезапной близостью, которую мне во всяком случае не хотелось разрушать. Я погладила ее щеки. Гладкие и мягкие. Детская округлость с фотографии над кроватью уже начала уходить, и в какие-то минуты уже угадывались угловатость и красота, которые разовьются у Сири-подростка. Тонкие руки лежали на одеяле, под ладонью – книжка. Младенцем Сири часто хваталась за мои пальцы, ее щека лежала у меня на груди, сердце – напротив моего сердца.
– Ты знаешь, что я снова уезжаю?
Я почувствовала, как дочь опять напряглась. Ничего не сказала, но коротко кивнула.
– В этот раз – всего на несколько дней, а потом я опять вернусь. А когда вернусь – никогда больше никуда не уеду.
Тело Сири оставалось застывшим и напряженным, только руки нервно двигались, теребили нитку, вылезшую из пододеяльника. Я снова погладила ее по щеке.
– А когда я вернусь, мы будем веселиться от души. Можно поехать на море. Хочешь?
Она продолжала молчать. Я слышала, что мой голос звучит с натужной легкостью и фальшиво. Почему она должна хотеть поехать на море со мной? Она едва меня знает.
– Ладно, спи, увидимся через пару дней. Доброй ночи, мой грибочек, сладких снов.
Я забрала у нее книжку, подоткнула одеяло, поцеловала в щеку и погасила свет. Сири лежала на спине, но лицо повернула к стенке. Очертания ее худенького тела едва виднелись под похожим на сверток одеялом. Уже выходя, я наконец услышала ее голос:
– Мама!
– Да, милая?
– Ты вернешься?
Я немного помедлила с ответом.
– Ну конечно, вернусь. Спи, малыш.
Спускаясь по ступенькам, я чувствовала на подбородке что-то щекотное, и лишь подняв руку, чтобы вытереть подбородок, я поняла, что это мои собственные слезы.
В гостиной я на минуту остановилась. Старым ощущался не только дом; само обитание Нур где-либо казалось осколком старого мира. Когда я была маленькой, она обставляла свое жилище мебелью из “Икеи” и “Хеллерау”, в соответствии с рекомендациями партии, но с годами ее энтузиазм по отношению к партии угасал, и дом все больше походил на дедушкин. Фотографии старых родственников вместо изображений партийных лидеров, восточные коврики на полу, старые книги на полках. И не только там – пыльные книги были везде. Нур рассказывала, что когда дедушка в 1970-е годы приехал сюда из Боснии, страна еще была частью Югославии, а иностранцы здесь были не в диковинку. Теперь их почти не стало. Большинство приезжих покинули прибалтийские районы после Берлинской революции 1989 года, когда диссиденты перед аннексией попытались разрушить стену между ГДР и ФРГ. Нур и ее дом были в современном мире вымирающим видом. Я даже радовалась, что Нур и ее дом случились в жизни Сири, даже если в будущем этот опыт станет для нее проблемой.
