— Живет, живет, — говорил Сыч, кусая сыр как яблоко. — О, а ничего баба Брюнхвальда сыр-то делает, соленый. Я люблю, когда соленый. Иной сыр возьмешь, особо тот, что господа едят, так он никакой, что ешь его, что нет, так… Только брюхо набить, и то без всякого удовольствия.
— Вы видели монаха? — спросил кавалер у Максимилиана.
— Нет, опять дверь была заперта, — отвечал юноша. — Только вот Сыч сказал, что он ночью там был.
— Откуда знаешь? — Волков опять глянул на Сыча, который очень охотно и с большим чувством ел сыр.
— Золу он выбрасывал, и выбрасывал ее после росы, — говорил тот. — Как уже солнце встало, иначе бы ее росой смыло.
— А что с могилой маленькой?
— Могила как могила, малехонькая, детская. А что там с ней не так? — удивлялся Сыч.
— Я думал, ты мне скажешь.
— Нет, про могилу нечего мне сказать.
— Нужно узнать, кто там похоронен. Поездить по окрестным деревням. Спросить, не пропадали ли дети недавно.
— Это можно, — сразу согласился Сыч, — только зачем?
— Узнаем, кто там.
— Ну, узнаем, и что? — говорил Фриц Ламме лениво.
Он своим этим тоном безразличия начинал раздражать Волкова.
Кавалер смотрел на него уже недружелюбно.
— Ты узнай, болван, что за ребенок там похоронен.
— Узнаю, экселенц.
— Да узнай, когда он пропал. Потом спросим у монаха, где он его нашел.
— Так там про каждого похороненного у монаха надобно спросить.
Уж больно их там много. Только вот сыскать его сначала надо.
— Надо. Найти и поговорить с ним было бы неплохо, — задумчиво произнес Волков. — Значит, вы там ничего не выяснили?
— Ничего, экселенц, — отвечал Сыч Волкову, а сам опять смотрел на тарелку с сыром. — А вот кое-какая мысль интересная у меня появилась.
И Волков и Максимилиан с интересом уставились на Сыча. Волков спросил:
— Говори, что за мысль?
— Монах, вроде как, беден, я в щелочку над дверью поглядел, так там нищета. Чашка кривая из глины да ложка деревянная.
— Ну, так и есть, я беднее монаха не видал, — сказал кавалер. — Говорят, он святой человек.
— Вот то-то и оно же! — ухмылялся Сыч. Он даже пальцем погрозил кому-то. — То-то и оно!
— Да не тяни ты!
— Монах, святой человек, сам беднее церковной крысы, а лачугу свою, зачем-то запирает. От кого, зачем? Что он там ховает?
— Может, деньги у него там, — предположил Максимилиан. — Или думаешь, что нет у монаха денег?
— У монаха? У святого, к которому, как говорят, со всей округи люди ходят? Думаю — есть, думаю серебришко у него водится. Людишки таким святым и последнее при нужде принесут.
