Осенью 1929 года не было линий фронта, но, как в дни Октября, телеграфные провода несли в московский Кремль гордые вести-сводки о быстрорастущем числе колхозов. Так же втыкались на картах красные флажки — условные значки побед, так же отправлялись в деревни коммунисты и комсомольцы. Там было их место, потому что там был наиболее частый огонь, там пролег передний край борьбы с кулачеством и со звериной моралью старого мира.
Раксина с десятью комсомольцами направили в Сатинский и Тюменский сельсоветы. Из 505 крупных кулацких хозяйств в районе значительная часть приходилась на эти места.
И не удивительно, что здесь агитировать за колхозы, организовывать их было трудно.
Бедняки-хуторяне с радостью соглашались на обобществление земли, но их было меньше, чем хозяев средней руки, которые колебались и с тоской поглядывали на свои пашни, политые потом и слезами. А тут еще и кулацкая агитация в уши. Никак не решится середняк, ждет твердого слова, ждет примера.
Сергей Басманов, инструктор райкома партии и старший над комсомольцами, напутствуя Раксина, говорил:
— Ты, самое главное, не тяни силком мужика. Ты сумей доказать ему, что иного выхода нет: или колхоз, или голодная смерть. Мужик поймет. Ему красивых слов не надо. А все остальное — как на фронте: смотри в оба, действуй решительно и поддерживай со мной связь.
Из избы в избу, с хутора на хутор перебирался Иван. Как свой человек, заводил разговоры об озимых и кормах, о ценах на хлеб, угощал настоящей махоркой, хотя сам и не курил, и незаметно переводил речь на колхозы.
О колхозах здесь слышали разное, и, стремясь все выведать и разузнать до мельчайших подробностей, мужики засыпали вопросами, подчас наивными до глупости или, наоборот, неожиданными, спорными, явно кем-то подсказанными, чтобы сбить с толку, запутать и внести сумятицу.
— Землю нам отдали? Отдали! — рассуждал хозяин дома, в котором остановился Иван по пути в Сатино. — А раз так, значит, что я хочу, то и делаю, потому как она моя. Надо же пожить мне вольготно. На власть я не в обиде, налог сдаю справно, и выходит, что колхоз мне вроде бы ни к чему!
— Ну да, ага, — соглашался Иван и, дождавшись, когда красноречие собеседника иссякло, спокойно и медлительно, в тон хозяину, продолжил: — В общем, моя хата с краю, и я ничего не знаю. Советскую власть пусть душит кулак, бедняки пусть идут по миру, а случится неурожайный год — и я возьму суму. Так выходит?
Тот молчал. Раксин, перехватывая инициативу, громко и взволнованно спросил:
