Смерть Ахматовой в 1966 году пришлась на время перелома, происшедшего в несколькотысячелетней последовательности цивилизаций, которые порождали героев и ориентировались на них. От Ноя и Прометея до Эйнштейна и Че Гевары. Последнее десятилетие мы в своем избегании пафосности или того, что нам кажется ею, живем не просто в отсутствии героев, а в отсутствии надобности в них. Заявление об ахматовском даре героического изображения человека выделяется в статье Недоброво своей внушительностью. Кратко и убежденно выраженное, оно противопоставляется предшествующему описательному пассажу о свойственном второй половине XIX века дефиците благожелательной, не говоря уже – восхищенной оценке людей. Казалось бы, столь редкое и ответственное высказывание о героичности лирического героя Ахматовой, особенно в сопоставлении с названием главной и привязанной к началу 1910-х годов ее «Поэмы без героя», – не должно было уйти в забвение. Однако ушло, и с необычайной легкостью. Причина этого та же, что и попытка пересмотра значения Ахматовой, поворота в сторону неприязни и враждебности. То, что Недоброво называл романтическим чувством к настоящему, которому так привольно расти не пригнетенному духовно человеконенавистничеством, обмануло его. Надежда, загоревшаяся в его и его единомышленников глазах, потерпела крах. Наступило торжество второсортности и посредственности.
Нынешний взгляд на людей, оценивающих их с точки зрения успеха, причем злободневного, то есть сиюминутного, несовместим с тогдашним, искавшим в людях подлинность, нацеленным на добродетель – равно и порок – масштаба самого крупного и силы самой могучей, на самоотречение непобедимое, на предательства неизбываемые. Критерии были ориентированы на античные, в том виде, как их откорректировали просвещение и романтизм. Именно на это указывает замечание Недоброво о эпической составляющей ахматовской поэзии, предрекающей ее обращение в будущем – к формам поэмы и драмы. Он сказал это за тридцать лет до «Поэмы без героя» и «Пролога». «Пролог» не скрывает своего происхождения от древнейшего «Гильгамеша», а «Поэма» завершает развитие этого европейского жанра, начавшегося с «Энеиды». Ахматовский замах оказался нашему обществу, а может быть, и культуре, сложившимся к концу XX – началу XXI века, – не по плечу.
Обвинять Ахматову в мифологизации собственного образа, как это делают теперь, так же абсурдно, как Дидону в том, что она нарочно взошла на костер, чтобы стать героиней мифа. Недоброво указывает на «присутствие в ахматовском творчестве властной над душою силы» и немедленно уточняет: «она не в проявлении сильного человека». Ахматова как будто пренебрегла несколькими этапами развития современной ей общественной мысли, точнее, общественной моды на мысль, в частности Ницше и установки на сильного человека. Трактовать ее личность, примеряющую на себя чужие личины, не только безосновательно, но и заведомо неплодотворно. Судьба или эллинский пантеон или Вседержитель выбрали ее быть
