Павел Крючков: Каждый раз, когда мы здесь собирались, здесь звучал голос Ахматовой и ее современников. И каждый раз – можно сказать: выбирался, а можно и: возникал – центральный узел, собиравший вокруг себя тему. Иногда им становилось ее стихотворение, которое она читала, иногда нечто, растворенное в воздухе.
Я помню, это трудно забыть, как здесь, над Комаровом, плыл ее молодой голос, в записи, сделанной в 1921 году, когда она читала стихотворение «Когда в тоске самоубийства…». Те, кто был здесь в прошлом году, помнят, как говорили о ней здесь Солженицын, Бродский и Чуковский. Сегодня таким узлом становится ее стихотворный цикл «Реквием». Я не буду объяснять, почему именно «Реквием», наверное, это и так понятно.
Вы услышите два стихотворных отрывка из этой сюиты в ее чтении, а также голоса Лидии Чуковской и Исайи Берлина. Сейчас прозвучат две записи, одна за другой. Ахматова прочитает эпиграф к «Реквиему», создававшемуся, напомню, с 1935 по 1940 год, и то, что она назвала «Вместо предисловия». И потом сразу седьмое стихотворение – «Приговор», которое кончается «Я давно предчувствовала этот / Светлый день и опустелый дом». По двум последним словам, «опустелый дом», была названа вышедшая на Западе в 70-е годы повесть Лидии Чуковской «Софья Петровна». Произведение, написанное о безумии 37-го года, так я это назову, то есть о безумии той эпохи в ту самую эпоху. Под повестью стоит дата – 39-й год. И Лидия Чуковская читала это произведение, эту свою повесть, Ахматовой.
Мне очень хотелось найти запись, где бы звучал фрагмент из «Записок об Анне Ахматовой». Но обнаружить запись, которую я мог бы здесь показать, не удастся по разным техническим причинам. Я принес запись тоже редкую. Лидия Корнеевна публично читает – это длится 2 минуты 30 секунд, значит, это будет после Ахматовой – в начале 90-х годов фрагмент своего предисловия к «Запискам». Это предисловие было написано летом 66-го года. Я попрошу нашего друга Евгения включить подряд сначала запись Ахматовой, а потом Лидии Чуковской.
Запись голоса Ахматовой:
Реквием. 1935–1940 годы.
Нет! и не под чуждым небосводом
И не под защитой чуждых крыл —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Вместо предисловия
В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
