И – никак не кончу осведомительное предисловие – в этом году исполнилось 100 лет со дня рождения Александра Гитовича. Он был соседом, добрым соседом Ахматовой, и о нем скажет несколько слов Рубашкин. Это очень уместно будет сегодня… Наконец со вступлением покончено. Я приступаю к тому, что приготовил – что, по моим наблюдениям, случилось с отношением к Ахматовой и с оценкой ее за то время, что ее нет на свете. Как переменилась обстановка, что ли. Это неизбежно коснется не только ее – то, о чем я хочу сказать. Давайте я прочту, и на том мое мямлянье закончится.
…На моих глазах пришел конец породе крупных личностей. Что такие рождаются, и довольно регулярно, по одному-два, а то и несколько в полстолетия-столетие, до нас донесла память человечества. Мы, во всяком случае я, исходили из того, что это обязательное качество людского сообщества, сама собой разумеющаяся его характеристика. Не то чтобы мы ждали, что непременно во время нашей жизни появятся Александр Македонский или Пифагор, но Черчиллю или Солженицыну не изумлялись. Судьба в этом смысле казалась щедрой. Я, например, чуть не до двадцати лет был современником самого Эйнштейна. Крупная личность не требует подтверждения своего калибра, ни доказательств, ни даже тотального признания. Она как слон. Крупен ли слон, нет спора. Если кого-то его крупность не впечатляет или он ставит под сомнение критерии крупности, мы не возмущаемся, ничего не объясняем, нам достаточно нашего впечатления, нашей уверенности. Сегодняшнее собрание проходит в 120-летнюю годовщину с рождения Ахматовой. Не учесть этого нельзя. Ахматова была неоспариваемо крупной личностью, потому и при жизни, и после смерти она привлекала к себе внимание тех, кому ее масштаб мозолил глаза, чье самомнение угнетал. Первоимпульс всех пущенных в нее стрел, от ждановских до нынешних, кроется именно в несогласии с ее величиной. Боль, ущерб – ими ей причинялись. Но общая картина придавала атакам окончательную наглядность, а, именно, нападавшие расписывались кровью выбранной ими жертвы в своей, ничем не преодолимой мелкости. Так, в моем детстве, в зоопарке мальчишки кидали исподтишка в слона камешек, катышек пластилина со спрятанной иголкой, стреляли проволочными пульками из рогаток. Последней крупной личностью из доступных взгляду оказался Бродский. Говоря это, я чувствую смущение. Тем, кто его знал, в особенности тем, кто был близок с ним в ранней молодости, в это трудно поверить, это трудно принять. С самого начала и до смерти, он был, что называется, один из нас, в том смысле, в котором Ахматова была другой, иной. Вполне допускаю, что причиной такого представления о нем было его появление с небольшим опозданием, после нас. Он писал лучше всех, прекрасные стихи, незаурядные эссе, сделал больше всех, добился, чего никто другой не добился, разговор с ним всегда был на градус выше, чем с любым другим, на глаз было видно, насколько он энергетичнее всех. Но он был чемпион, абсолютный, бесспорный, тогда как в Ахматовой явственно проявлялось инобытие, иноприродность.
